Веселыми и светлыми глазами - [63]

Антошка видит, как все выходят из вагонов, как дядьки целуются с тетками, как молодожены скачками помчались за вокзал, а усатый устремился к ларьку «Пиво — воды». Толстая тетка успокоилась, курицы здесь стоят столько же, сколько и в ее городе, а больше здесь ничего не продается.

— А вот эскимо продается! — говорит Антошка.

Но тетка почему-то молчит и в окно смотрит зевая. Не покупает эскимо. Скучно с ней Антошке.

— Эй, мальчик, а мальчик, собаку продаешь? — вдруг оживляется тетка.

— Нет.

— А зачем же ты ее держишь?

— Так это моя.

— А сколько тут стоит такая собачонка?

— Не знаю.

— Вот балбесы, ничего не знают.

— А какой это породы? — спрашивает Антошка.

— Овчарка.

— «Овчарка»! — передразнивает тетка. — Знаю я таких овчарок. Только убирать за ней будешь, да жрет, как лошадь!

Антошке грустно. Он выходит в пустой коридор. Затем в тамбур. А потом на платформу.

У Антошки озорно захватывает дух. Как перед прыжком с вышки. Антошка оглядывается, шмыгает носом, переминается с ноги на ногу. И вдруг мчится на вокзал. Времени еще много, минут двадцать!

Антошка выбегает на большую площадь, а с нее — на главную улицу.

Мостовая выложена крупными гранеными булыжниками. Между булыжниками растет трава. По панелям не спеша и не густо, не так, как в Антошкином городе, идут прохожие, говорят что-то на тихом и непонятном Антошке языке.

Антошка сворачивает на другую улицу и оказывается на другой площади, где стоят телеги и к ним привязаны лошади и коровы. На телегах сидят тетки. Лошади и коровы смотрят на них и нюхают им руки.

Антошка выбегает к реке. Она оказывается очень широкой и светлой. Антошка видит в воде каких-то сереньких усатых рыб, трущихся о песок.

— Что это? — спрашивает он проходящего мимо дядьку.

— Это?.. Курмили.

— Что-что?

— Курмили.

— Ух ты!

Антошка никогда еще не слышал о такой рыбе.

— А что там?

— Там? — Прохожий всматривается в противоположную сторону реки, где на плоской зеленой равнине поблескивают озера да белеют крыши редко разбросанных хуторов. — А там Литва.

— Литва?

И что-то такое таинственное, необычное чудится вдруг Антошке в этом странном слове, похожем немножко на слова «плотва», что значит рыба, и «братва», что значит революционные матросики, но совсем не то.

— Литва, — шепчет Антошка. — Плотва. Дратва.

Когда Алешка, запыхавшись, возвращается к вокзалу, туда подъезжает такси. Выходят парень и девушка.

— Ты меня сфотографировал у базара? — спрашивает парня девушка.

— Сфотографировал.

— И у института тоже?

— Да.

— Щелкни меня на фоне вокзала. Только чтоб и название города было видно.

Она становится в красивую позу, подогнув в колене ногу и упершись рукой в бок, парень отходит в сторону и фотографирует ее. Он фотографирует, а рядом на платформе стоят три краснокожих индейца в помятых пиджачках и кепочках и рассматривают девушку, а потом один индеец говорит другим:

— Ничего бабец, культурненькая.

Но вот все устремляются по вагонам, и Антошка тоже бежит. И успевает занять самое лучшее место у окна.

— Ну что ж, весь город осмотрели, — говорит парень. — Город как город, ничего особенного.

— Что-нибудь купили?

— Ничего не купили… Архитектура какая-то доисторическая. Не поймешь что.

Усатый икает.

— И пиво так себе. Не сказал бы. «Жигули аллос». Конечно, не сравнить с нашим.

— Да что тут может быть. И пожрать нечего!

Антошка слушает их и удивляется. Потому что душа его переполнена.

— А курмилей видели? — спрашивает Антошка.

И оказывается, что никто из них никогда не видел и не представляет даже, что это такое.

— Мы в общем-то всё видели, — неуверенно и как бы оправдываясь говорит девушка, и они внимательно смотрят на Антошку.

— Подумать только, какие хулиганы растут! — вздыхает толстая.

Но Антошка уже не думает о них. И не слушает, он весел и счастлив. Виснет, высунувшись в окошко.

Поезд въезжает на мост. Внизу по воде, пересекая реку, бегут темные тени от вагонов, а мост поет что-то гулкое, раздольное. И темные лодки стоят на реке среди белых пятен отражений от облаков, и мальчишки машут проезжающим и дружно ныряют в белые облака. В лодке черный лохматый песик. Оставшись один, он носится взад-вперед, лает неслышно, тыкается носом в воду и наконец плюхается в реку и плывет рядом с мальчишками.

Но Антошка уже далеко.

Он несется по тихим сосновым борам, скачет на сером волке. Литва… Плотва…

Гуси-лебеди

Проходя мимо, дед Клим сказал как бы между прочим:

— Ты, Глаша, смотри за своей дочкой, а то как бы плохо не было.

— Что? — ахнула Глафира.

— А кто знает! Каждый день, как из школы идет, зачем-то все на вышку лазит.

— Какую вышку?

— Да вот что у речки.

«Господи, да что ж это такое? — переполошилась Глафира. — Да что ж ей, шельме, там надо!»

Триангуляционная вышка стояла на пригорке у леса, среди порослей молодого сосняка. Ее темную пирамидальную верхушку было видно издалека, из-за речки и от поселка.

«Что ж ей там надо! Что ж такое делается!» — недоумевала Глафира. Вечером она проверила все Настькины карманы и портфель, пересмотрела каждую бумажку. Не нашла ничего подозрительного. «Что ж это с девчонкой? — думала Глафира. — А ведь если спросишь, так и не признается. Она в меня — упрямая».