Веселыми и светлыми глазами - [36]

— Спасибо, дядя Саша.

— Возможно, вечерком я к вам забегу. Только ты подожди, раньше времени ей не говори. А то вдруг на работе задержусь или что-нибудь. Получится вроде как неудобно.

Дядя Саша сутуловат, кривобок на правую сторону. Левая лопатка у него выше правой, треугольником выпирает из-под пиджака. Волосы серые от седины, брови густые и лохматые.

На голове у него кепочка, маленькая, чуть промятая спереди, где дядя Саша касается ее двумя пальцами, поправляя.

На заводе дядя Саша работает уже третий десяток. Поступил он сюда еще до войны, и дядю Сашу знает почти каждый.

Когда дядя Саша задерживается на работе, в проходную приходит жена.

— Позовите, пожалуйста, дядю Сашу, — просит она в охране, и там знают, кого вызывать, набирают нужный номер и передают трубку дяди Сашиной жене.

— Саня, это ты? — кричит она, сдвинув за ухо платок. — Саня, ты что сегодня так долго?

— Дела, — отвечает дядя Саша. — Я на службе.

— Ужин разогревать? Скоро домой придешь?

— Не знаю. Я на производстве, — добавляет дядя Саша и солидно покашливает в руку…

Мы выгрузили блоки, и дядя Саша уехал. На прощанье он крикнул Вите:

— Так ты — молчок! Договорились?

— Конечно!

Витя подтолкнул меня.

— Когда-нибудь, старик, и мы станем такими же. Будем вспоминать техникум, эту вышку…

Мы перетаскали блоки к антенне, сложили в штабель.

— Ух, наигрался! — вздохнул Женя, вытирая вспотевший лоб. — Тяжелы наши игрушки.

— Сколько здесь? — спросил Витя.

— Да килограммчиков под сорок. Отдохнем чуть-чуть.

Я подошел к перилам и, опершись о них, посмотрел вниз, на двери соседнего корпуса.

Из заводского двора выезжала машина, маленькая, похожая на черепашку. По набережной шли солдаты, каждый величиной с оловянного солдатика. Крохотная старушка вела за руку совсем крохотного ребенка. Показывала на нашу вышку.

Может быть, на меня.

Зазвонил телефон. Я снял трубку. Звонил наш заводской спортивный активист Филя.

— Тебя, — сказал я Вите.

— Опять он?

— Да.

— Скажи, что меня нет.

Но я не умею так говорить. Витя нехотя взял трубку.

— Ну, что? — спросил раздраженно. Трубка что-то пропищала. — Нет, не могу! — сказал Витя. Трубка запищала еще громче и энергичнее. — Не могу, ну не могу! У меня нет с собой формы! — Витя поморщился и отнес трубку от уха. И стало слышно, как кричит Филя. Как будто он стал совсем маленьким, залез в трубку и вопит оттуда, как из скворечника:

— Так это же мелочь! Форма будет. Ради бога! Были бы ноги!

— А где играем?

— «Красная заря». Поле — блеск. Травка что надо! Ты же в прошлый раз обещал!

— Ладно, приду.

Трубка еще что-то кричала, и так радостно, так неудержимо, что казалось, вот сейчас она выскочит у Вити из рук и затанцует на полу.

— Пойдем сегодня со мной, в футбол постукаем, — предложил мне Витя.

— Нет, не могу.

— Ну да, я же и забыл! Ты ж не можешь! — Витя понимающе, снисходительно усмехнулся. «Все ясно!»

По окончании смены я одним из первых вышел из проходной и остановился у дверей.

Смотрел на уходящих, ждал.

Первыми мимо меня пробежали средних лет женщины с громадными провизионными сумками. Затем густо и шумно пошла молодежь. Эти шли долго. Потом толпа поредела — и пошли дяденьки начальственного вида, солидные, нахохлившиеся, с отчужденными лицами. Говорили друг другу деловито «пока» и расходились, глядя в землю.

Вот вышли ребята спортсмены, и среди них — Витя.

— Ну пойдем, Витек! Толкнешь ядрышко. Или километровку пробежишь, а? У нас некому выступать, слышишь. Баран побежит…

— Да нет. Нельзя, братцы. Я с Филей договорился.

— Но у Фили там своих длинноногих целая обойма. Без тебя обойдутся. А у нас — завал!

— Нет, не могу.

— Ну что ты в самом деле! Ну пойми же, завал. Павлик, ну скажи ты ему!

— Пойду, а? Может, пойти? — будто извиняясь, спрашивал меня Витя. — Ну, я пойду, ладно, а? Скажешь Филе, что ушел. Скажешь?

А я смотрел через головы выходящих, в открытую дверь, в вестибюль. Я ждал.

И наконец я увидел Инну. Я подошел к ней, и мы пошли рядом. Шли молча. Улыбались, и лишь изредка она взглядывала на меня. Потом она протянула мне руку. Но мы не взялись за руки, а просто прижали ладони одна к другой и долго шли так. Кажется, мы оба не дышали. А потом резко отдернули руки и будто вынырнули.

— Пойдем до дому пешком, а? — предложила Инна. — Так давно не гуляли. Помнишь, в последний раз мы шли, когда еще лежал снег. Мокрый, противный! Помнишь?

И мы пошли.

Мы шли по просветлевшим улицам, по набережной. Мимо нас мчались забрызганные машины с яркими солнечными стеклами кабин.

Нарисовав на панели «классы», прыгали школьницы, подталкивая пустую банку из-под гуталина. Мальчишки с помощью увеличительного стекла проверяли, как световая энергия переходит в тепловую, дырявили собственные фуражки и брюки.

И на каждом углу, у каждого ларька пахло сырой корюшкой.

Мы шли, размахивая руками и щурясь. Поднялись на мост. Это особый мост, непохожий на все другие. Есть мосты-пижоны, мосты-красавцы, мосты, которые люди фотографируют и рисуют.

А этот мост — работяга.

Он большой и железный.

Он и называется — Большим.

Я люблю этот мост. Люблю смотреть на огромные напряженные фермы, люблю потрогать заклепки, похожие на шляпки грибов. Люблю послушать его ровное, глухое гудение. А весной, вот в эту пору, он гудит, как токарный цех, в котором настежь открыты окна.