Генрих Гейне[72] рассказывал, что однажды ночной горшок господина барона целый день простоял в его приемной и вся толпа просителей натыкалась на него по дороге в кабинет банкира. Я поклялся самому себе, что, если подобный предмет окажется на моем пути, я не сниму перед бароном шляпу, и не из заносчивости, а чтобы отплатить за удар, нанесенный моему чувству собственного достоинства. К счастью, я не подвергся этому испытанию.
Короче, я получил вексель на…[73] банк в Стокгольме, но никто не обратил на меня никакого внимания. Я состроил презрительную гримасу (!) барону, сидевшему за настоящим частоколом из ручек звонков на его рабочем столе, свысока посмотрел на него и ушел.
Мои товарищи, в свою очередь, запаслись кучей рекомендательных писем, адресованных французским консулам в Швеции и даже какому-то врачу в Христиании[74]. Это показалось мне совершенно излишним.
Наконец июнь миновал, но отъезд перенесли на второе июля. Еще день задержки. Мы уже давно трогательно распрощались с заплаканными родственниками. Была также достигнута договоренность, что, если кому-нибудь из нас суждено будет погибнуть в пути, труп на родину мы возвращать не станем.
Есть в Париже Центральное северное агентство. Там мы заказали билеты до Стокгольма через Любек. В этот порт надо было прибыть так, чтобы подняться на борт судна в пятницу вечером пятого июля. Следовательно, если мы хотели задержаться на сутки в Гамбурге, времени терять было нельзя.
Билеты в вагон поезда и в каюту первого класса стоили двести десять франков. Втроем мы отправились в агентство, и там глаза мои не могли оторваться от картины, изображавшей, как «Свея» пересекает Балтику.
Взяв деньги, агент вручил нам маленькие красные тетрадочки, листки которых постепенно будут отрывать по дороге, и билет, открывавший дорогу на борт «Свей».
Наконец-то пришел этот вторник. Я уже в течение восьми дней не выходил из дому без резинового плаща и дорожной сумки.
Пусть мои читатели не пожимают плечами. Возможно, небо обделило их тягой к путешествиям, воображением и способностью находить на больших дорогах только хорошее. Если же священный огонь в них горит, то пусть читают мои записки и получают из них сведения о ценах на вещи и услуги транспорта. А потом пусть отправятся в Швецию, Норвегию, Данию! Это страны не для всех, там не найдешь удобств! Но что за важность? Это ведь и есть настоящее путешествие! Равнины, горы, леса, ручьи, стремительные потоки, реки, озера, моря, скачки верхом, пешие переходы, езда в почтовой карете, на двуколке, на какой-нибудь таратайке, крутые подъемы, опасные спуски — у вас будут все условия, чтобы сломать ногу к своему огромному удовлетворению, и если вы испытаете хотя бы половину того счастья, что выпало на мою долю, то богатых впечатлений и чудесных воспоминаний вам хватит до конца ваших дней!
В половине пятого мы явились на вокзал Северной железной дороги. Пульс у меня бился со скоростью девяносто ударов в секунду! А вдруг я что-нибудь забыл? То и дело я ощупывал свои набитые карманы и проверял саквояж — его застежка каждую минуту щелкала под моими пальцами. Наконец чемоданы взвесили, облепили наклейками и погрузили. С победным видом я первым вошел в зал ожидания. Раздался звонок, двери отворились, и через мгновение мы уже сидели в нашем купе: Эмиль и Аристид глядели назад, я — вперед.
А в пять часов десять минут послышалось громкое шипение, локомотив заревел, поезд тронулся с места, и, к великому изумлению попутчиков, вся наша троица, высунувшись в окна вагона по правой стороне, в один голос закричала: «Прощай, Франция! Прощай!»
