Веселие Руси - [42]

Когда я снова выглянул, лестница была пуста, и я смело прокрался к мусоропроводу. Но, о Боже! Надежда на мгновенное избавление от нечисти исчезла мгновенно. Сверток был слишком громоздок и не помещался в мусоропровод.

В отчаянии я возвратился в квартиру, швырнул сверток на паркет и долго стоял над ним, близкий к безумию. До сих пор не могу понять, как я не догадался вынести сверток на улицу или подбросить его куда-нибудь. Нет! Я снова схватил топор и разрубил сверток на четыре части. У Шашко оказались большие крепкие кости, а мой топор был, конечно, тупой, зазубренный. Я очень намучился, но я все же разрубил Шашко на четыре аккуратные части, сделал четыре аккуратных свертка и таким образом избавился, наконец, от ненавистного существа.

Потом я долго сидел в сумасшедшем доме. И, да, да, — я знаю, что я сильно пил и допился до «белой горячки». Когда меня привезли домой на пятый день после поступления, чтобы взять деньги и документы, я увидел разоренную квартиру, битый в щепы шкаф, сорванные занавески. Я все понимаю, я знаю, что я сильно пил и был болен, галлюцинировал, но скажите — почему так плоско и бледно все вокруг, а хвост Шашко был упруг и горяч, глаза его горели, изо рта несло гнилью? Ответьте мне, зачем БЫЛ Шашко, когда на самом деле его никогда не было и не могло быть? Скажите, почему реальный мир ирреальнее, чем ирреальный, и лица прохожих объяты осмысленным ужасом и бессмысленной радостью? Объясните мне, зачем наличествуют Гоголь, Гитлер, Брейгель, Гофман, Свифт, Сталин?

Я отнюдь не болен. Я окончательно вылечен. Я — холоден, я — трезв, я — выдержан. Я купил себе финский вельветовый пиджак. Дамы говорят, что он мне сильно идет, и на одной из них я женюсь.

Но скажите, скажите, я умоляю, скажите мне — зачем был Шашко? А впрочем, что вы мне можете сказать? Я сам вам все, что угодно, могу сказать, и чего там говорить, когда и так все понятно.

Глаз божий

Я зашел к скульптору Киштаханову. Он метался по мастерской, распинывая пустые бутылки. Из угла молча глядел его полоумный помощник, форматор и каменотес Николай Климас, бывший латыш. В мастерской было пыльно и душно.

— Я не пью кипяченую воду, — сказал Климас, — потому что в ней нет никаких витаминов и жизнетворных бактерий, но я не пью и сырую воду, потому что в ней могут быть болезнетворные бактерии, вредные микробы…

Он выдержал паузу.

— Однако, я нашел блестящий выход. Я наливаю воду в бутылки по дням. У меня десять бутылок. Я выдерживаю паузу в десять дней и на одиннадцатый день я пью воду десятидневной давности. В которой нет болезнетворных бактерий, вредных миробов, а есть всякие витамины и жезнетворные бактерии…

— В рот все твои бутылки, пидарас! — распорядился скульптор, и Климас покорно стих, скорчился в углу, раскачивался и корячился, ковыряясь в носу и разглядывая проходящие за окном ноги прохожих.

— Я, конечно, не ожидал чего-либо особо выдающегося, — говорил между тем Киштаханов. — Ты не хуже меня знаешь, как эти бюрократы относятся к нам, людям искусства, но все-таки ведь можно же было хотя бы такт соблюсти, хотя бы перед иностранными товарищами соблюсти такт! Ведь они черт знает что могут подумать об отношении наших бюрократов к нам, людям искусства. Хотя и эти… геноссе, тоже хороши! — вдруг вспылил он. — Культурные люди, западные, свободные, раскованные. Могли бы хоть как-то… хоть немного… хоть какой-то интерес проявить, что ли? Тоже порядочное хамло!..

— Я когда служил в армии, — сказал Климас, — то меня там сильно допекал пидарас-старшина, хохол. Он меня дразнил латышем, хотя я ему объснял, что я — бывший латыш. То есть я был латыш, потому что меня из детдома усыновили латыши после войны. А потом они меня выгнали из дому, когда я занялся пьянством и воровством. И я тогда узнал, что я — русский, сын русских неизвестных родителей. Я от старшины стал косить и оказался в госпитале. Там нас лежало в палате двадцать рыл, и один грузин все кричал: «Держись, ребята, скоро мне придет волшебная трава из аула, накуримся той травы и все от маршала Гречки отвалим». Так оно и вышло. Все отвалили. Как в воду глядел кацо, и действительно волшебная оказалась та трава. Всех комиссовали подчистую. Меня год еще потом припадки били, и кровь из носу шла. А какая это трава, большой секрет, говорил грузин. А большие секреты, говорил грузин, стоят больших денег, всегда говорил грузин. Звали его Николай, как русского. Может, он и был русский?..

…А дело заключалось вот в чем. Дело заключалось в том, что наш город К., впервые, пожалуй, за многие годы его пореволюционного существования вдруг посетила большая группа коммунистических иностранных товарищей, граждан одной из западных стран, еще не перешедших к социализму.

Это событие сильно взбудоражило город. Потому что до этого дружеского визита наш город лишь крайне редко посещали отдельные иностранцы. И то лишь — важные общественно-политические деятели братских стран лагеря социализма и развивающихся стран — товарищи Мандевиль Махур, Вальтер Ульбрихт, Фидель Кастро и другие товарищи. И то лишь — товарищи Фидель Кастро и Мандевиль Махур лишь приземлялись в аэропорту, где ели стерляжью уху, а товарищ Вальтер Ульбрихт проехал через город на ГЭС, и на пути его следования из аэропорта был выстроен за одну ночь забор, скрывающий от глаз товарища, низко сидящего в машине, гнусные деревянные строения самостройщиков Убойной улицы. Эти самостройщики, ставшие от жизненных невзгод и пьянства чрезвычайно острыми на язык, тут же окрестили новый забор, крашеный масляной зеленой краской, забором имени товарища Вальтера Ульбрихта. Еще наш город К. посещали на моей памяти подряд, но в разные годы — Берия, Каганович, Маленков, Хрущев, Подгорный, Брежнев, но это уже свои товарищи, отечественные, а отнюдь не иностранные, о которых собственно и пойдет речь.