Веселенькая справедливость (Рассказы и повести) - [12]

Мы с Наташкой спустились на первый этаж на лифте, хотя жили на втором, без лифта было никак нельзя, не дай Бог, ноги отсохнут у детей демократов, если они спустятся пешком - это ж такая даль.

У подъезда нас ожидали две "Чайки". Никогда в жизни я на них не ездил, чем очень огорчал тестя, и тут проявил настойчивость. Наташку отправил договариваться с шоферами, чтобы они не только поскорее уехали, но еще и папе не рассказали, что мы своим ходом добираемся. Но ее уговоры не помогли. Две мои зеленые бумажки решили дело. Один уехал сразу, а второй - нет, остался, наверное, потому, что был уже в офицерской должности и ему было что терять. И хорошо сделал, что не уехал, потому что мою "шестерку" собирал, видно, какой-то враг перестройки, и без того, чтоб не "прикурить", я ее завести даже в весенний день не смог.

"Прикурив" от "Чайки""шестерку", мы с Наташкой, наконец, двинулись.

Мы - это двое молодых людей, которые, по мнению окружающих, подходили друг другу. В самом деле, если посмотреть на нас в зеркальную витрину, лучше частного магазина - она чище, мы с виду красивые, хорошо одетые, породистые.

Вторая "Чайка" пошла за нами. Я попытался оторваться, но не тут-то было: там за рулем сидел мальчик опытный.

- Я на тебе женился бы еще раз, - сказал я, - если б твой папа в то время, когда я был интеллектуальным милиционером, был не диссидентом, а тихим алкоголиком.

Мы ехали нервно. Скорости включались плохо, барахлил диск сцепления.

Все та же сволочь в "Чайке" не отставала и ехала за нами, более того, еще и слушала, чего мы такое болтаем в машине.

Видя шофера "Чайки" в зеркале заднего вида и даже разглядев в его ухе засунутую пулю передатчика, я принялся громко восторгаться действиями нового правительства, но потом мне это надоело, я вспомнил, что знакомые ребята привезли мне недавно из Стамбула, этого всемирного города шпионов, специальную трещотку. В салоне нашей машины ее не было слышно, но зато спутнику из "Чайки" досталось . Мало того, что он оглох от барабанного боя, он еще принужден был остановиться и потерять нас из виду, потому что на той же пленке, что и трещетка, был записан, только на другой скорости, чтобы не было заметно, какой-то гипнотический голос, вызывающий понос.

Мне показалось, что все удачно, ан нет!

Вдруг очередной, возникший, как гриб, "гаишник" забегал, заметался по проезжей части. Я понял, в чем тут дело. Он получил команду "двести" и побежал самолично включать красный сигнал с обеих сторон светофора сразу. Транспорт замер. Стало нестерпимо тихо. Наверное, ждали, что проедет какой-то друг народа.

Нет, оказывается. Искали меня, искал шофер той самой "Чайки", что получил зеленую, но не уехал.

И, конечно же, не нашел, потому что "гаишник" тоже любил подарки.

И тут мне пришло в голову, что, может быть, каким-то образом папа-демократ узнал про наш с Наташкой утренний разговор и поэтому настырность "хвоста" - его рук дело?

ГЛАВА 2. БОЛВАНЫ

В министерство мы ехали без скандала. И чем ближе подъезжали к нему, тем забавнее становилось у меня на душе и печальней, видимо, на душе у Наташки.

Она уже достаточно ясно теперь осознала, что теряет квитанцию на мужа, и оттого, судя по ее глазам, придумывала всю дорогу, что бы этакое сказать мне с перцем, и, конечно, придумала. В этом проявился ее бабский склад ума, хотя мужское начало, все время спорящее в ней с женским, победило и на этот раз: утром данное слово развестись со мной не позволило ей отступать.

Но женщина, как говаривали герои Некрасова, дана нам в пользование, поэтому, пестуя в ней столько лет женское начало, и небезуспешно, я позволил себе сегодня нарочито машинально не заметить ее мужского и на ее: "Охрана тебе не потому честь отдает, что тебя уважает, а потому, что вся у тебя в юридическом учится", - промолчал.

Часто невыносимо бывает смотреть на мужское начало в женщине, хотя оно и выпестовано в экстремальных условиях. В детстве и юности она была в доме единственным мужиком. Когда я был всего лишь милиционером, она с матерью бегала от прокуратуры до КГБ, пытаясь доказать невиновность своего отца, осужденного, как он любил гордо рассказывать - "за антисоветскую деятельность, выразившуюся в том, что он ксерокопировал книги Солженицына".

Она была такой хорошенькой и женственной тогда, что я без сожаления обменял свою милицейскую форму на ее ласковое иго.

У нее в доме я познакомился со всей той многозначительной литературой, авторов которой перестройка вознесла слишком высоко, нимало не заботясь, что они никакие не творческие, а в большинстве своем обыкновенные закомплексованные люди, вовремя не вкусившие от пирога власти и потому жрущие этот пирог теперь, когда для них уже давно прошел обед и ужин, а они, хотя и знают, что на ночь есть вредно, но все же едят его, потому что он достался им, несмотря на милиции, прокуратуры и КГБ, - даром.

Они его не выстрадали и не заслужили.

Я поставил машину возле главного подъезда министерства, выпустил Наташку и открыл тяжелую стеклянную дверь, пропуская вперед свою славно намазанную жену.

Постовой привычно козырнул, хотя и не учился у меня в институте, а на жену мою посмотрел так, как обыкновенно смотрят на приложение к чему-то: не слишком гневно, и хорошо сделал - она носит фамилию папочки. Фамилия эта достаточно редкая и одиозная. А мне, как вы понимаете, не нужны расспросы на уровне постового, который наверняка узнал бы ее фамилию, посмотри он ее документ, и не удержался бы от комментариев.