Веселая наука и грустная действительность - [6]

И что же, как правильнее будет назвать этих новых, бесчисленных распорядителей инициаций, столь осложняющих нашу жизнь, — отравителями меда или его дозировщиками? Или, может быть, и отрава, как любил подчеркивать Деррида, всего лишь результат передозировки фармакона? Едва ли это тот самый случай, учитывая известное соотношение ложки дегтя и бочки меда, скорее здесь следует отметить, что в состоянии «хронической отравленности» может долгое время пребывать целый социальный организм. И все же некоторые моменты хорошо поддаются классификации на шкале «яд — лекарство». Рассмотрим два случая. Вот перед нами Америка 70 — 80-х годов прошлого века. Принимаются различные законодательные меры для адаптации меньшинств — вводятся специальные рабочие квоты для пожилых, для инвалидов, etc и фирмы, проявляющие дискриминацию при приеме на работу, рискуют нарваться на огромные штрафы. Сами же американские СМИ давно уже транслируют типичную пародию: «На работу в фирму по производству программных продуктов требуется пожилая пуэрториканка, желательно лесбийской ориентации и без диплома об окончании средней школы». Как бы там ни было, проблема WASP (White Anglo-Saxon Protestant) активно обсуждается и отнюдь не пущена на самотек, и «белые англосаксы» чувствуют, что это испытание устроено им по единственной причине: чтобы жизнь малиной не казалась. Чувство их не обманывает — именно эту цель и имели в виду законодатели, именно такой подход диктуется абсолютным инстинктом государственности, великой американской добродетелью. В данном случае речь идет о предотвращении усталости элит — и следует заметить, что все идет успешно до тех пор, пока не перекормят медом трутней...

Но пусть теперь перед нами Россия, все равно каких времен. Пусть это будет сегодняшний день. Вот я прилетаю в аэропорт Пулково после двухнедельного пребывания в Германии. Сажусь в автобус, всматриваюсь в лица попутчиков. Что не так? Что же такое написано на их лицах, чего не было у немцев или, скажем, у датчан? Не так просто выразить это одним словом — ну, разве что, сказать «неприветливость». Словно бы ничего хорошего от жизни эти люди не ждут. И поначалу все вокруг кажется подтверждением этого тезиса.

Впрочем, через пару дней ход вещей входит в свою колею и фон перестает распознаваться; фон ведь и есть фон. Однако сам собой рождается непритязательный афоризм по аналогии со знаменитым изречением стоиков: «Если не можешь достичь желаемого, научись желать достижимого». В русской версии изречение звучало бы так: «Если не можешь сделать свою жизнь малиной, сделай так, чтобы она не казалась малиной и соседу». Этот принцип тоже внедрен в коллективное поведение на уровне инстинкта, и мы, кажется, имеем дело с некой передозировкой, с избытком той самой «помощи трудностями». Отсюда и гипербдительность, из-под пресса которой может вырвать только переход в измененное состояние сознания. Но если резко понизить дозировку, на горизонте тут же возникает другой фетиш русской ментальности — халява. Кроме того, в русском языке не зря существует очень точное в интересующем нас смысле слово — проходимец. Не то чтобы имя им легион, но есть обоснованное подозрение, что именно они придут к финишу первыми, если только ослабнут социально-психологические тормоза и будут демонтированы важнейшие противообманные устройства.

Ницше пишет: «Если сообразить, что человек в течение многих тысячелетий был животным <...> что все внезапное, неожиданное, заставляло его быть готовым к борьбе, даже к смерти, и что даже позднее, в социальных условиях жизни вся обеспеченность покоилась на ожидаемом, привычном, проверенном в мнении и деятельности, то нельзя удивляться, что при всем внезапном <...> если оно врывается без опасности и вреда, человек становится веселым, переходит в состояние, противоположное страху: съежившееся, трепещущее от страха существо расправляется <...> человек смеется. Этот переход от мгновенного страха к краткому веселью зовется комическим. Напротив, в феномене трагического человек от большого, длительного веселья переходит к великому страху; но так как среди смертных великое, длительное веселье встречается гораздо реже, чем повод к страху, то на свете гораздо больше комического, чем трагического; смеяться приходится чаще, чем испытывать потрясение»{1}.

В этом затейливом рассуждении Ницше, в сущности, говорит следующее: большинство людей вовсе не ожидают легкого счастья от жизни. Образ жизни, который они ведут, позволяет назвать их пожизненно-съежившимися существами, и когда мир вдруг говорит им: «Эй, раскройтесь! Выпрямитесь!» — они смеются. В комическое начало они погружаются как в воздушную стихию. Эти два неразрывных обстоятельства — жизнь, которая не мед, и комическое — спонтанно переходят друг в друга... И еще одну важную вещь говорит Ницше: трагическое случается не с этими съежившимися существами, но как раз с теми из смертных, кому дано испытать «великое длительное веселье». Некоторым образом, трагедия даже есть естественное завершение такого веселья. Кратчайший сказочный зачин к трагедии так и звучит: