Весь Виктор Телегин (Переиздание) - [14]
— Пушкин, ебешь и не зовешь?
Сашенька обернулся, увидел в свете заглядывающей в окно луны голого Пущина, и остальных мальчишек, тоже голых, с вздыбленными хуями.
— Не по-товарищески, — уверенно сказал Дельвиг, одной рукой поправляя очки, а другой теребя короткий толстый уд.
Сонечка счастливо засмеялась, отстранилась от Сашеньки, улеглась на постель, раздвинув в стороны ноги. Мать сыра земля.
Сашенька встал на коленки и вставил уд в пещеру пизды. Вместе с ним этот же фокус проделали еще пять мальчишек. Другие пять вставили хуи в сраку Сонечки. Еще пятеро — в рот. Кто-то сунул хуй подмышки девке. Кто-то — между сисек. Сонечки Мардушковой хватило на всех.
Мальчики задвигали тощими прыщавыми задами. Сонечка застонала, едва заметная под навалившимся на нее счастьем.
Как и тогда, в бане, с Палашкой, Сашенька превратился в уд. Уд, который ебет Сонечку. Картины разной степени сладости рисовались в голове: голая маменька, императрица, которую анально карает дворник, сношающиеся лошади, Палашка, подмывающая в ручье пизду.
— А!
Закричал Сашенька. Вместе с ним закричали двадцать девять мальчиков, воспитанников Лицея. Закричала и Сонечка.
Молофья хлынула на дочку дворника, заливая ее, утопляя. Девка поплыла по океану молофьи, затем стала тонуть, чувствуя, как проникает в рот, нос, легкие вязкая масса.
Гл. 13 Wer reitet so spaet durch Nacht und Wind?[16]
Дельвиг поежился зябко, зевнул.
— Да где ж Обезьяна?
— Струсил небось, — бросил Пущин, схаркнув в росистую траву зеленый комок.
Кюхельбекер, бледный, как сама смерть, проверял пистолеты.
— Идет.
Затрещали кусты, с прудика поднялась утиная пара, да и полетела, шумя крыльями, на новое гнездовье.
Сашенька шел легко, в руках держал фуражку, полную вишни. С ним был лакей Парамошка, двенадцати лет от роду.
— Пушкин, — возмутился Дельвиг, поправляя очки. — Где твои секунданты?
— А вот, — Сашенька выплюнул косточку, — Парамошка.
— Давайте же начинать, господа, — дрожащим от нетерпения голосом заявил Кюхля.
Пущин отмерил двенадцать шагов.
Бросили жребий.
— Я первый, — хищно осклабившись, пробормотал Вильгельм.
Мальчики подошли к барьерам. Кюхля поднял пистолет, всматриваясь в смуглое лицо противника. Сашенька спокойно кушал вишню, выбирая самые спелые ягоды и выплевывая косточки, долетавшие до Кюхли.
Грянул выстрел.
Как рассеялся дым, Сашенька все так же стоял у барьера и кушал вишню, а вот секундант Парамошка лежал навзничь в траве. На груди — багровая лужица.
— Лакея укокошил, — констатировал Дельвиг.
Кюхельбекер растерянно смотрел на Пушкина.
— Мой выстрел, — сказал Сашенька. Нагнулся, опустил в траву фуражку с вишней.
Принялся целиться. Лоб Кюхельбекера — бледный, в хладной испарине; грудь Кюхельбекера — узкая, чахоточная; промежность Кюхельбекера — по штанам расплылось мокрое пятно. Обоссался, падаль. Ну, куда стрельнуть?
— Пушкин, не стреляй, — вскрикнул вдруг Кюхля, падая на колени. — Пожалей, маменькой заклинаю, не стреляй.
Слезы катились по щекам мальчишки.
— Трус ебаный, — презрительно бросил Пущин, — Стреляй, Обезьяна.
— А я думаю, что ему прострелить, — засмеялся Сашенька. — Башку или пипирку.
— Пожалуйста, — рыдал Кюхельбекер.
Сашенька опустил пистолет.
— Черт же с тобой, живи.
Поднял фуражку, вновь за вишни принялся.
Кюхельбекер упал лицом в траву, тело его сотрясали рыдания.
Пущин и Дельвиг замерли над Парамошкой.
— Что ж нам с ним делать?
— Ясно что, Дельвиг. Закопать надо. Я видел, дворник под сиренью лопату посеял.
За лопатой послали Кюхлю. Обоссатый трус убег, всхлипывая на каждом шагу.
Сашенька присел на отвердевшее тело лакея. Вишню — в рот. Косточку между пальцев — и в небо. Красота.
— А ты молодец, не сдристнул.
Сашенька взглянул на Пущина, ухмыльнулся, показав лошадиные зубы.
— Да я знал, что Кюхля не попадет. У него рука слабая, тряская. А у меня — посмотри.
Сашенька напряг руку.
— Да ты пощупай.
Пущин осторожно потрогал мальчишеский бицепс.
— Да, есть, — сказал уважительно.
— И мне, — взмолился Дельвиг.
Сашенька пожал плечами: щупай, не жалко.
Дельвиг упал на колени.
— Что делаешь, гнида?! — взревел Сашенька, ударив Дельвига ногой в грудь.
— Что такое? — встрепенулся Пущин, глядя, как катается по траве хрипящий Дельвиг.
— Да он мне в хуй вцепился, — пожаловался Сашенька. Черные глаза метали молнии.
Пущин заржал.
Дельвиг сел, харкнул кровицей, ухмыльнулся криво.
— Есть кое-что, — молвил загадочно.
Сашенька хотел сделать злое лицо, да отчего-то залился краской.
— Ты посмотри, — восхитился Пущин. — Он покраснел, как девица. Слышь, Дельвиг?
Толстяк бросил взгляд на Сашеньку.
— Покраснел, как девица, — пробормотал. Глаза его загорелись.
— Не подходи, — взвизгнул Пушкин, вскакивая.
Дельвиг отшатнулся.
— Ну, чего ты, Обезьяна? — взмолился жалобно. — Я же просто поцеловать тебя хотел по-дружески.
— Не подходи.
Дельвиг пожал плечами, снял очки. На коротком носу — красная полоска. Вынул платочек, вытер вспотевший лоб, на небо взглянул.
— Где там Кюхля запропастился?
— Небось, дворник его опять сцапал, — предположил Пущин.
Мальчишки поежились.
Пропел Дельвиг. Пущин прыснул. Сашенька — тоже.
