Весь свет - [54]

Они долго молчали.

— Ты веришь, что я тебя люблю? — спросил он наконец.

— Верю, — ответила она. — По-своему любишь. Ты никогда не полюбишь другую женщину горячее и сильнее, чем меня. А сам-то ты веришь, что и я тебя люблю?

— Любишь, — ответил он. — Только по-своему. Ребенок стал тебе ближе.

— Как же может быть иначе? — ответила она.

— Иначе быть не может, — согласился он. — Но я но стану свободным, даже если уйду.

— Станешь, — ответила она. — Это тебе сейчас так кажется.

— Но ведь были же у нас с тобой и хорошие времена, — сказал он.

— Были, — согласилась она, — конечно, были. Но времена-то меняются.

Они снова надолго замолчали, отчасти потому, что не существовало слов, которые они могли бы сказать сейчас друг другу, главным же образом оттого, что слова были не нужны им.

Он встал, подошел к ней и опустился рядом на колени. Поцеловал ребенка, поцеловал ее, стараясь не прикоснуться к ней, так как на пальцах остался жир от рыбы. Когда он поднялся, ее глаза были полны слез, но голос звучал твердо.

— Береги себя, — сказала она. — Ты ни в чем не виноват. Так уж случилось.

В глубине души он понимал, что она права, но все не трогался с места, взволнованный, зная, что ему предстоит теперь сделать, но не зная как.

— Где сигареты? — спросил он.

— На столе, — ответила она.

— Можно будет покурить, — сказал он и зашел в маленькую комнату, служившую столовой.

Он закурил и вернулся. Сделал глубокую затяжку, и ему сразу же стало легче. Она не слышала, что он снова вошел в комнату, потому что занялась ребенком и уже не замечала ничего вокруг. Он подумал, что завтра его уже здесь не будет. Впрочем, что такое завтра — день, который никогда не наступает. К тому же у нее есть малыш. Он может уйти хоть сию минуту, и она не станет тосковать: ведь у нее малыш. Ну что ж, он так и сделает. Он повернулся и на цыпочках пошел к черному ходу.

Она не видела, как он ушел: она возилась с ребенком.

Перевод с английского Е. КОРОТКОВОЙ

Карлос БУЛОСАН (ФИЛИППИНЫ) ПОКА БУДЕТ РАСТИ ТРАВА

Прошло всего три месяца, как я, молодой филиппинский иммигрант, приехал к товарищу в Америку — новую для меня страну — и попал в небольшой фермерский поселок на побережье, где работали мои соотечественники, покинувшие Филиппины много лет назад. Пребыл я сюда во время уборки гороха и вот уже пятую неделю трудился на одном поле со взрослыми. Вечерами, соскоблив с себя грязь, умывшись и поужинав, я, как и все, облачался в выходной костюм и отправлялся в поселок, в привычное для всех нас место — бильярдную — гонять шары.... Те, что постарше, укрывались в задней комнатке и почти всю ночь играли в карты. На работу они выходили полусонные и целый день судачили о своих проигрышах и выигрышах. Люди эти, казалось, были довольны тем, что послала им судьба сегодня. Но на самом деле их все время точило беспокойство о будущем. Оно не сулило им ничего лучшего, чем то, что уже было.

Однажды, когда я собирал горох на склоне холма, мое внимание привлекли дети, играющие со своей учительницей возле школы, у подножия того же холма. Я видел эту женщину впервые — ей было лет двадцать пять; темноволосая, в белом платье в голубой горошек. Мои глаза привыкли к ярким краскам холма — к желтеющим листьям гороха, к изумрудной зелени травы, к царственно-белым мантиям эдельвейсов и серым вершинам гор вдали, поэтому сейчас ее фигурка в белом с голубым почти сливалась с фоном голубого неба и синего моря.

Дети напомнили мне о невозвратимой поре моего детства. Отрываясь от работы, я время от времена наблюдал за их играми, визгом и беготней под ласковым солнцем. Мое внимание привлек темноволосый мальчуган лет восьми — он был очень похож на моего двоюродного братишку, нелепо погибшего, когда ему не было и десяти лет.

Однажды в полдень дул хороший летний бриз, и мы убежали с ним в поле за речкой пускать змеев. В разгар нашей забавы где-то неподалеку сорвался с привязи взбесившийся буйвол и бросился на нас. Он налетел на брата и подцепил его на рога... Когда вечером я пришел навестить его, он уже умер. Я бросился вон из дому и убежал в сад, оставшись один на один с молчаливыми гуавами и серебристыми колоннами лунного света между ними... Я стоял и всхлипывал под гуавой, вдыхая сладкий аромат цветов папайи. Немного погодя в тишину вторглось чудесное пение майн[12]. Я перестал плакать и прислушался. Через некоторое время я незаметно для себя успокоился и смог примириться с мыслью о том, что брата — товарища всех моих игр — уже нет больше в живых. Я набрал цветов папайи, вернулся в дом и положил их на его гроб. Потом пришел опять под гуаву и стал слушать пение майн...

И вот сейчас в далекой стране много лет спустя темноволосый мальчуган, игравший у подножия холма, возбудил во мне какое-то неведомое дотоле любопытство... Однажды утром я спустился к школе и остановился у ограды. Дети подбежали ко мне, как к старому знакомому. Не могу сейчас точно вспомнить, что я почувствовал, когда они стали протягивать ко мне свои ручонки, знаю только, что я вдруг кинулся собирать им красные и желтые маки, росшие на склоне. Потом на крыльцо школы вышла учительница и позвала их в класс.