Весь сантехник в одной стопке - [98]

Сначала мы выпили. Поговорили о выборах президента, о войне в Африке и что осень в этом году будет ранняя, судя по скворцам.

Потом он на мне повис и плакал. Обслюнявил свитер. Потом обозвал кретином, сказал, что всё равно он прав. Лучше так, чем мучиться. Я согласился:

– Это точно! Если б ты сейчас мучился, было бы ужасно. А так, смотри-ка, весёлый, бодрый. Настроение прекрасное. Немножко пьяный и сопливый, но ничего. Главное, что мучений нет. Вообще.

Кеша ответил матерно. В том смысле, что ещё посмотрим, как я запрыгаю. Осталось-то всего ничего. По его прогнозам, неделя.

– Кончилась твоя неделя, – сказал я, – сволочь Некрасов всё рассказал.

– Что рассказал?

– Всё. Историю мира. С потопа до наших дней. Теперь Катя знает, что я пассивный негодяй, а ты, кстати, активный. Ум, честь и совесть латышских негодяев.

Унявшийся было Раппопорт снова разрыдался. Взял моё лицо в ладони, стал кричать, брызжа перегаром в глаза:

– Не отпускай её! Слышишь! Не верь мне! Набей мне морду! Их надо держать! Сдохни, но останови! Лучше сдохни от того, что она рядом, чем от того, что её нет! Привяжи, пообещай убивать по одному заложнику, пока она тебя не полюбит!

– А заложников где взять?

– Не знаю. Захвати трамвай старушек. Или купи на базаре котят. Полное ведро. Из котят выйдут прекрасные заложники. Если на них не поведётся, то и не знаю.

– Я не смогу выполнить угрозу. Котятки такие…

– Надо, Сева. Ради любви.

– И тогда она полюбит?

Раппопорт сел, свесил руки.

– Нет.

Мерзкий, мерзкий, мерзкий я

* * *

Вернулся поздно, пьяным. Был готов бегать по пустому дому, выть. Однако ж соседка моя не съехала. Зачем-то полез с ней разговаривать.

– Ты ещё здесь?

– Буду очень тебе признательна, если ты меня не заметишь.

– А знаешь, Катя. Я думаю, тебя подослало издательство.

– Чего?

– Они тебе заплатили, чтобы меня соблазнить.

– Ты больной?

– Ну, они же дали мне большой аванс, дом арендовали. И тебя наняли. От тебя-то я никуда не сбегу. Если ты разобьёшь мне сердце. И конечно, у тебя получилось. Ещё бы. Весь арсенал. Глазища, йога по утрам. Палочки эти шаманские…

– Что ты несёшь?

– А что? А зачем ты говорила про Новый год? И про осень, где я убираю листья? И что у нас газонокосилка… Посмотри на себя! А теперь на меня! Откуда! Откуда у нас может быть общая газонокосилка?

Она заговорила очень спокойно, даже мягко.

– Я не уехала потому, что нет билетов. На сегодня. Мой самолёт завтра. Я могла переночевать в гостинице, но не хочу. Я здесь многое пережила, не очень просто вот так пропасть. С тобой мы больше никогда не увидимся, и мне всё равно, что ты там придумал. А если и увидимся, – не заговорим. Так что прощай. И, кстати, ты мерзавец. Твоя мечта исполнена, поздравляю.

И пошла наверх.

И пусть идёт, подумал я. Конечно, ерунда. Никто её ко мне не подсылал. Но было бы здорово. И потом мне стало казаться – никуда она не уедет.

Всё не так

* * *

Я не спал. Вставал, ходил, пробовал писать – в голове была одна мысль, одна картинка: она стоит ко мне спиной на кухне в замечательных своих шортах. Нарезает травы. Коза вегетарианская. И говорит, не оборачиваясь:

– Севастьян, у меня от ваших взглядов ожоги будут на обратной стороне колена. Вы не знаете, кстати, для этого места есть отдельное название?..

В девять утра прикатило такси. Я слышал, как грохотал по ступеням её чемодан. Вышел помочь – она разрешила донести до багажника. Показалось, уже не сердится. Потянулся, чтобы обнять – выскользнула. Сказала:

– Обойдёмся без сантиментов. Будешь у нас в американщине, пожалуйста, не звони. Будь счастлив.

И уехала.

В десять утра позвонил мой литературный агент Иванов. Он же Катин муж. «Уже нажаловалась», – подумал я. Объясняться не хотелось, но не снять трубку я не мог. Он ничего такого, вёл себя тихо. Говорил бодро, даже приветливо. Сказал, что в Риге и хочет встретиться. И сейчас подъедет, если можно. Конечно, теперь можно.

Наводить порядок не было сил. Пусть видит правду. Я лёг на диван, стал грустить.

Снова перезвонил Иванов. Спросил, где я.

– Я дома.

– Тогда открой дверь, у тебя звонок не работает. И, кстати, мог бы траву выкосить.

Я пошёл открывать. Какая трава, непонятно. Нет у нас никакой травы. Всё плиткой заложено. Не в палисадник же он залез. Открыл дверь – никого. Звоню, спрашиваю:

– А ты где?

Иванов говорит:

– Перед дверью.

– Я тоже перед дверью.

– Но тебя нет.

– И тебя нет.

– Странно.

– Согласен.

– А у тебя дверь какого цвета?

– Синяя.

– А у меня красная.

– Кто-то двери перепутал, как я погляжу.

– Уж, конечно, не я, – говорит Иванов.

– Саша, мне не до шуток. Я не мог напутать. Я стою на пороге твоего дома. Жил в нём всё лето. Если честно, не один.

– Ну и ладно. Это вообще не важно, хоть с крокодилом живи, только открой, мне бы до туалета добежать.

– Я знаю, ты хочешь поговорить. И ты прав, лучше глаза в глаза. И всё же признаюсь сейчас, первым, хоть уже и поздно. Я жил здесь с твоей женой. Хоть правильней, с точки зрения морали, было бы жить с крокодилом. Она не уехала в Америку. Она врала тебе в скайпе.

– Аня?

– Катя. Твоя бывшая. Она находилась здесь всё лето. Между нами ничего не было. Просто соседи.

– Ты бредишь. Или зарос в сюжете. Ох, эти творческие люди… Слушай, писать хочу, сейчас лопну. У меня нет жены Кати. И не было. По крайней мере я б запомнил. Что вообще творится? Какой у тебя адрес?