Весь пламень сердца - [8]
Во всякой ученической квартире имелась особая тетрадка, в которой надзиратель оставлял свою подпись.
Если, навестив квартиру, начальство обнаруживало, что ученик имел дерзость отправиться в театр без особого на то разрешения, незадачливого театрала на другой день ожидала расправа: за три часа сидения в театре на галерке он платился пятью-шестью часами отсидки в карцере. Но ходить по театрам ребятам удавалось редко: и денег на это не хватало и работы было у них по горло. Задавали им в училище много, особенно по черчению и математике. Если ученик не успевал справиться с работой в будни, приходилось работать и по воскресеньям и по праздникам.
Сергей проводил в училище целые дни — с восьми часов утра до восьми часов вечера. Правда, среди дня ученикам полагался двухчасовой обеденный перерыв, но Сергей жил от училища далеко — не стоило ему гонять лишние два раза чуть ли не через весь город, тем более что дома обед его не ждал.
Он оставался в училище и обедал в полупустой столовой, где за длинными столами пристраивались еще десять-пятнадцать человек, живших, как говорится, «у черта на куличках». Остальные разбегались по домам, чтобы перехватить что-нибудь поосновательнее, чем тощий школьный обед за восемь копеек.
Часам к шести вечера все учителя кончали уроки и расходились по домам. Из начальства оставались только одни надзиратели. Старый сторож садился на табуретку у входа и спокойно дремал — ему уж не нужно было ежеминутно открывать двери и кланяться.
В длинных коридорах гасили огни, и вместе с темнотой наступала тишина. Только из-под дверей чертежных классов и лабораторий пробивался яркий свет.
В чертежных негромко шуршала бумага, с легким шорохом передвигались по туго натянутым листам белой бумаги треугольники, лекала и линейки. А в лабораториях позвякивали колбы и пахло чем-то неопределенным — не то жженым пером, не то тухлыми яйцами. И в чертежных и в лабораториях было тихо. Но зато какой гул, нестерпимый лязг, визг и грохот стояли в механических мастерских, выходивших окнами во двор!
Эти мастерские были больше похожи на заводские цехи, чем на классы. У каждого ученика было здесь, как на заводе, свое «рабочее место», свой станок. Приходя в мастерскую, ученики сбрасывали с себя форменные тужурки и надевали кожаные фартуки.
Сергей начал свою практику в механических мастерских с токарного станка. На этом станке он должен был поработать месяцев пять, а потом перейти к кузнечному делу, к лужению и, наконец, к сборке машин.
Еще в Уржуме, в приютских мастерских Сергей славился ловкими, хваткими руками и быстрой сметкой, За токарный станок он стал с охотой, и дело у него быстро пошло на лад. На первых порах новички в мастерских то и дело попадали в беду: то руку порежут, то на ноги тяжелую болванку уронят, то палец зажмут в тиски. Мало того, что было больно, неудачнику влетало еще и от мастера — старого заводского слесаря, который преподавал в механических.
— С машиной обращение надо знать, ворона полоротая, — говорил мастер. — Этак, не ровен час, ты и свой нос в тиски зажмешь. У станка стоять — не в бабки играть.
Сергею не приходилось выслушивать такие отповеди.
— Этого машина любит, — кивал на него головой мастер, проходя мимо.
И это было верно. А еще вернее было бы сказать, что не столько машина любила Сергея, сколько Сергей — машину. Он не оробел перед ней в первые дни, а взялся за нее по-хозяйски. По нескольку раз в день он обтирал ее, смазывал, проверял. Станок его стоял у окна в углу. Тут же Сергей пристроил полку для инструмента, а на пол поставил ящик для отходов и пакли. Паклей полагалось обтирать после работы станки и грязные, замасленные руки.
А. ГОЛУБЕВА
Тюрьмы и виселицы не запугают рабочий класс, штыки и пули не остановят революционного движении пролетариата.
Жертв положено уже много, жертвы еще будут, без жертв не обойтись. Так не будем, товарищи, бесцельно проливать слезы., дружнее соединимся под знаменем социал-демократии и нанесем окончательный удар царской монархии.
Из листовки «В венок убитому товарищу», написанной при участии Сергея Кострикова в Томске в январе 1905 года.
СИБИРЬ
У платформы станции Томск, пыхтя, остановился пассажирский поезд.
Из общего вагона показались двое молодых людей — студент университета Иван Никонов и юноша в форме ученика ремесленного училища Сергей Костриков.
Забросив за спины немудрый багажишко, через калитку и пыльный привокзальный садик они вышли на площадь.
— Как? — спросил Никонов. — Пешком? На извозчике?
— Далеко? — Сергей поднял на него глаза.
— Версты три, а то и четыре.
— Может, и пять, — усмехнулся Костриков, поправил за спиной мешок и заявил: — Пешком.
И они зашагали по обочине избитой колесами дороги.
Никонов шагал чуть впереди, и по его походке, по тому, как он постепенно ускорял шаг, Сергей видел, что он чувствует себя уже дома, здесь у него друзья, товарищи. И неожиданно юноша ощутил одиночество: ведь у него здесь ни родных, ни знакомых. В Сибири он никогда не бывал, не представлял ее себе. Как-то примет его Томск, да и поймут ли еще? А может быть, придется возвращаться обратно в Уржум?
