Весь мир Фрэнка Ли - [70]

Мы с Джо идем дальше, подпрыгивая как идиоты. Она неожиданно останавливается и медленно поднимает руку, чтобы указать мне на стенд, украшенный сотнями дрожащих на ветру маленьких бело-розовых подушечек, каждая размером с детскую щечку.

– Это же те самые сладкие рисовые пирожки! – стонет Джо.

Такие пирожки бывают и без начинки, и с начинкой – из сладкой бобовой пасты или из тертого кунжута. Есть и более экзотический вариант – с глазурью из манго или из шоколада. Я пытаюсь вспомнить, как называются эти пирожки. Кажется, chalttok. Да, точно chalttok.

За прилавком с пирожками стоит милая старушка в простом деревенском ханбоке. Кажется, она сошла с какого‐то старинного рисунка.

– Я хочу пирожок с кунжутом, – просит Джо, глядя на пирожки, как ребенок – на сладости.

Я вдруг понимаю, что хочу заказать своей девушке пирожок на корейском языке. Я собираюсь с духом.

Еда, барабаны, дети в белых добоках…

Я показываю на пирожки:

– I chalttok dugae jeom juseyo.

То есть «Два вот этих chalttok, пожалуйста».

Улыбка старой женщины сначала превращается в прямую линию, а потом в ухмылку. Из черного полумесяца ее рта вырываются слова. Я понимаю практически все то, что она мне говорит.

– Chalttok? – передразнивает меня старушка. – Я не знаю, что такое chalttok. Ты бы научился говорить нормально по‐корейски.

Еда исчезает, барабаны замолкают, белые добоки падают на землю, словно дети, на которых они были надеты, неожиданно исчезли. Я ошибся с названием. На самом деле пирожки называются не chalttok, а chaltteok. Разница небольшая – как «сыр» и «сэр». Но никто не попросит в пиццерии еще «сэра» на пиццу. Эта женщина – настоящая кореянка.

– Вы, kyopo, все тупые как пробка, – говорит старушка. Она специально подбирает корейские слова попроще, чтобы я ее понял.

Kyopo – так называют корейцев, которые живут за границей. А кто называет – я понятия не имею. Я сейчас, кажется, вообще ничего не знаю, кроме того, что земля уходит из‐под ног. Вы уже знаете, что у меня частенько такое случается в ситуациях вроде этой. Чувство тревожное, но довольно приятное и успокаивающее. Понимаю, это звучит странно.

– В чем дело? – спрашивает Джо. – Что она сказала?

Я оглядываюсь по сторонам. Из колонок гремит К-pop? Не могу разобрать ни слова. А все эти вывески вокруг? Тарабарщина. Люди? Они вроде похожи на меня, но я знаю, что это просто обман зрения. Такое ощущение, что я могу проткнуть их рукой, потому что все они привидения. Я обманывал себя, говоря, что я часть всего этого. Это был просто обман, заблуждение и ничего больше.

– Пошли отсюда, – говорю я.

Я тяну Джо к выходу с фестивальной площадки, туда, где начинается обычный серый мир. Мне хочется раствориться в воздухе и сделать вид, что мы с Джо никогда не были на этом фестивале.

– Эй! – раздается мужской голос. – Постойте!

На мое плечо ложится рука, и я оборачиваюсь. Передо мной стоит молодой парень, может, чуть постарше меня. Он даже похож на меня – хмурится, как я, сводит брови, как я. Только одет он в отличие от меня по‐другому: на нем синяя бейсболка с буквами «Л» и «А» и майка, а на его мускулистых руках геометричные татуировки.

Парень протягивает мне прозрачный пакетик, в котором лежат четыре рисовых пирожка с кунжутом. У меня язык не поворачивается назвать их chaltteok. Это просто «рисовые пирожки».

– Чувак, – говорит парень, – мне дико стыдно за мою бабушку. Она себя просто по‐свински вела с тобой. Она, блин, иногда такое отмачивает, карга старая.

Эти искренние ругательства озаряют мою душу теплым оранжевым светом. Я начинаю улыбаться. Мой взгляд падает на Джо. Она прикрыла рот рукой и тихонько хихикает.

– Так это твоя бабушка? – спрашивает Джо.

– Она меня самого постоянно называет тупым, потому что мой корейский оставляет желать лучшего.

Я моргаю. У моих родителей, конечно, есть свои недостатки, но, по крайней мере, они никогда не называли меня тупым из‐за того, что я плохо знаю корейский. Парень встряхивает пакет:

– Бери. Это в качестве извинения.

Я вижу, что парень простой и искренний, он правда хочет, чтобы я взял эти пирожки. И я беру их.

– Съедим потом на десерт, – говорю, пожимая плечами. – Спасибо.

Он внимательно смотрит мне в глаза:

– Постой, вы еще не ужинали?

– Нет, – отвечает Джо.

– Тогда пошли, – говорит парень. Заметив, что мы колеблемся, он топает ногой и взмахивает рукой, словно приглашает нас выйти на танцпол. – Пошли, babo saekkidul, – добавляет он и весело подмигивает.

– Он назвал нас тупыми козлами! – говорит Джо.

– Он мне нравится, – отвечаю я. – Пошли.

Он лавирует между прилавками и людьми, мы с Джо топаем за ним гуськом, едва поспевая за его белыми кроссовками на толстой подошве. Мы проходим мимо квартета, исполняющего samulnori, потом мимо сцены, на которой танцуют под К-pop, и оказываемся в самом дальнем углу фестивальной площадки.

Здесь почти нет украшений, кругом стоят фудтраки, около них расставлены складные столы и стулья, повсюду едят люди. Воздух вибрирует от сумасшедшей музыкальной смеси – там и что‐то мексиканское, и рэп на английском и корейском. В жизни такого дерьма не слышал. Это грандиозно. Я достаю диктофон и начинаю записывать.