Весь Кларк. Девять миллиардов имен Бога - [4]

Корпус тридцатиметрового корабля состоял из литого необакелита, иллюминаторы — из кристаллюкса. Ступеней — только две, чего благодаря новому топливу было вполне достаточно. Все это влетело бы в круглую сумму, если бы мы собирались платить. Ракетные двигатели из борокремниевого сплава были рассчитаны на несколько минут работы. Во всем остальном корабль ничем не отличался от любого другого спроектированного нами ранее, за тем исключением, что был единственным, построенным на самом деле. Мы не собирались на первый раз улетать слишком далеко, но обстоятельства, о которых я поведаю ниже, непредвиденным образом изменили наши планы.

Первого апреля 1952 года все было готово для пробного полета. По обычаю я разбил вакуумную колбу о борт корабля, окрестив его «Гордость Галактики», и мы (то есть я и еще пять оставшихся в живых из двадцати пяти членов совета) вошли в кабину, тщательно закрыли за собой люк, замазав щели по краям жвачкой.

Корабль покоился на воздушной подушке; нам предстояло преодолеть три с половиной километра по окрестным лугам и садам. В итоге мы рассчитывали оторваться на несколько сотен километров от земли, а затем по возможности мягко опуститься, мало, впрочем, заботясь о собственной безопасности или целости судна.

Я сел за приборы, а остальные улеглись в компенсационные гамаки, которые, как мы надеялись, спасут от перегрузок на старте. Во всяком случае, они имелись на любом космическом корабле. С суровой решимостью на лице, которую мне пришлось изобразить несколько раз, прежде чем Иван Шницель, наш официальный фотограф, наконец остался доволен, я нажал на пусковую кнопку, и — что больше нас удивило, чем обрадовало — корабль пришел в движение.

Покинув площадку, «Гордость Галактики» разнесла в щепки ограду соседнего сада, мгновенно превратила его во вспаханную ниву, а затем пронеслась над большим полем, не причинив ровным счетом никакого ущерба, если не считать десятка-другого сгоревших теплиц. Корабль приближался к ряду домов, которые могли оказать определенное сопротивление. Решив, что пора взлетать, я включил мощность на полную. С чудовищным ревом корабль взмыл в воздух, послышались стоны моих товарищей, и сознание покинуло меня.

Вернувшись к жизни, я понял, что мы в космосе, и вскочил на ноги, чтобы посмотреть, не падаем ли мы обратно на Землю. Но следовало, однако, помнить о невесомости — я врезался головой в потолок и снова лишился сознания.

Придя в себя, я — на сей раз очень осторожно — подобрался к иллюминатору и с радостью обнаружил, что мы все еще парим в космосе. Однако радость моя была недолгой. Я нигде не видел Земли! Вероятно, мы провели без чувств очень много времени — мои не столь крепкие товарищи все еще пребывали в обмороке, точнее, даже в нескольких обмороках, сбившись вместе в дальнем конце кабины. Гамаки не выдержали, что отразилось не лучшим образом на тех, кто в них находился.

Первым делом я осмотрел оборудование, которое, казалось, не пострадало, а затем принялся приводить в чувство товарищей, что без труда проделал, влив каждому за шиворот немного жидкою воздуха. Когда все пришли в себя (насколько этого можно было ожидать в данных обстоятельствах), я быстро описал ситуацию и объяснил, как важно сейчас сохранять полное спокойствие. После того как последовавшая за моими словами паника более-менее улеглась, я спросил, есть ли добровольцы надеть скафандр и выйти наружу, чтобы осмотреть корабль. Вынужден с прискорбием сообщить, что натягивать скафандр пришлось вашему покорному слуге.

Внешняя сторона корабля выглядела неповрежденной. Лишь в хвостовом оперении застряли какие-то сучья и табличка «Посторонним вход воспрещен». Я выдернул все это и отбросил, но табличка вышла на орбиту вокруг корабля и, описав эллипс, вернулась, основательно стукнув меня по затылку.

Когда боль перестала застилать глаза, я, к своему ужасу, обнаружил, что парю вдалеке от корабля. Разумеется, я сохранил хладнокровие и тотчас же начал искать способ вернуться. В кармане скафандра нашлись два трамвайных билета, английская булавка, пенни с двумя орлами, исписанный формулами билет на футбол и контрамарка на русский балет. Тщательно изучив все эти предметы, я неохотно пришел к выводу, что пользы от них будет мало. Даже заставь я себя выкинуть пенни, инерции от броска, как показали несложные устные вычисления, оказалось бы недостаточно, чтобы вернуть меня к кораблю. Билеты я все-таки выбросил — жест, полный скорее отчаяния, чем надежды. И уже собирался швырнуть следом английскую булавку — она придала бы мне скорость в одну миллионную миллиметра в час, что, конечно, больше, чем ничего (ровно на одну миллионную миллиметра в час), — когда меня вдруг посетила великолепная идея. Я аккуратно проткнул скафандр булавкой, и в одно мгновение вырвавшийся поток воздуха отнес меня назад к кораблю. Я вошел в шлюз, как раз когда скафандр полностью сдулся — ни долей секунды раньше.

Мои товарищи обступили меня, будто я мог сообщить им нечто утешительное. Чтобы определить, где мы находимся, требовались кропотливые измерения, и я сразу же принялся за эту ответственную работу.