Весь из себя! - [9]

«Ну, хорошо! Слушаем!..» Вот гуаноюки! Да ему, Марееву, самому без Тренажера много хуже, чем Тренажеру без него! Эх, он бы им сейчас разъяснил! Но обиженная пауза вызывает ответное чувство.

«Мы же интеллигентные люди». Не хотите, — как хотите, дело ваше!

Гридасов! Гридасов флажковал ему подносом. Он припоздал к обеду и только вливался в горловину упорядоченной очереди. Мареев бросился на сигнал.

«Стоял он тут, стоял! Говорю, стоял!» Друг есть друг. И пока вынужденно неспешно шествовали, подпираемые задними и подпирающие передних, пока набирали на поднос, перекинулись:

— Как там у вас?

— Нормально. А ты?

— Ненормально! Погоди, сейчас рядом сядем… Нет, сметану я не буду брать. Какая-то жидкая…

— Зажрались у себя там! — околпаченная, в фартуке с оборками, раздатчица лихо-базарно самоутверждалась обычным для себя методом. — Еще выбирают! Усилиновых тюбиков вам не хо-хо?!

— Хо-хо! — отфутболил ей Мареев. — Два! — увлекаемый общим потоком, достиг кассы, расслышал вдогонку язвящее: «А сверху кусок мыла!», не удержался и доконфликтовал: — Семейного!

М-да, нервишки. И на свару готов. Уподобился!

— Да что с тобой? — очень участливо спросил Гридасов, когда они уже вышли на оперативный простор и озирались в поисках свободного столика.

— А что со мной? — пригласил нервозностью Мареев на дальнейшие расспросы.

Струнин, Кончушко, Шумскис отрешенно ели, горбясь над тарелками. Спины негостеприимны. Да и не хотелось к ним после такого… Все равно их с Гридасовым двое. Впятером не поместятся. А! Вон свободно! Всего один сидит.

Мареев мгновенно прикипел взглядом. Затылок!

«У него глаза на затылке». Как раз оно и было. Кирпичный, под бокс, внимательный, следящий затылок! Тот самый. Пусть и не плащ, а влитой, мускулистый пиджак.

— Сто-олик!!! — заорал Гридасов сродни «Земля-а!!!» колумбовского матроса.

Мареев отвлекся на гридасовский указующий крик куда-то в сторону.

«Погоди ты!» Вперился в знакомый заты… Никого там не было. Кажется, теперь говорят: глюки… Но ведь был!

Столик пустовал. К нему Мареев и направился якобы небрежным шагом. Только шаг чуть шире, чуть быстрей. А то ведь займут. Да, только поэтому!

Сел. Никаких следов. Подоспел Гридасов:

— Я тебя зову, зову!.. Ну, давай здесь, если хочешь… — беспричинно осекся, уставившись на Мареева. Смигнул, сглотнул и «погрузился» в суп, приподнято комментируя: — Ну, супец! Ну, отрава! Что они сюда кладут?! Военно-полевой суп!

— Гридасов! — Аппетит у Мареева если и был, то канул. — Что произошло?!

— Все в норме, старик! Кстати, «Мертвых…» дочитал? Пора, старик, требуют. Слушай, Тренажер па-ашет!.. Тебя нет и нет. Кириллов мне звякнул с утра. Садитесь, говорит, за Тренажер! Я ему: так ведь Мареев… А он молчит, как зарезанный. Потом снова: садитесь! Старик, я понимаю… Ты не заболел?

Вот именно! Именно говорил с ним Гридасов как деликатный, сочувствующий человек обращается с безнадежным больным. Обращается, стараясь ни намеком не навести его на мысль о безнадежности. А чтобы придать бодрости, впрямую ляпает: «Ты не заболел?» Подразумевается: я же не дурак — такое спрашивать, будь ты действительно того?.. Значит, здоров! Не переживай — всех не переживешь! Логическая одноходовка для детского сада.

— Я склоняюсь к мысли, что все кругом заболели! Гридасов, как я выгляжу вообще, а? Только честно!

— В норме! — Гридасов опять сморгнул. Что-то ему мешало. Щадил?.. Да в норме же! — перевел тему: — Старик, но Тренажер, я тебе скажу-у! Парни с утра вокруг него, как вокруг елки. И я! Я только сел, только включился — там такие варианты, старик! Мы там по второй цепи, если еще синхронность нейродинамических процессов…

— Меня отстранили, как я понял, — ранено сообщил очевидность Мареев. — И врач сказал… Какой-то ганглий… Нормальный у меня ганглий!

Гридасов тактично смолк и разделил скорбь. Друг есть друг. Вместе работали Тренажер, и сесть за него должен был Мареев. Ведь на всех уровнях утвердили! Сам Кириллов — за! И вот… Отвлек, называется! Сморо-озил…

— Какие планы на сегодня? — подсевшим голосом спросил Гридасов. Непринужденно спросил, но голосом подсевшим, который всегда такой, если ждешь момента нарушить молчание, а не просто нарушаешь его по естественности.

— Таньку заберу. Прямо из садика. Нет худа без добра — пораньше заберу, времени теперь…

— А не завозникает? — Гридасов общепринято сложил ладонь рассерженной коброй.

— Еще как! — храбро пожал плечами Мареев.

— И правильно! — проявил мужскую солидарность Гридасов. — Я тебе так скажу: Адку вообще давно прищемить пора. Если ты соберешься и напишешь непосредственно на имя…

— Вот только не надо, ладно? — прервал Мареев, поднимаясь. — Хватит, я тебе сколько раз говорил… — невольно проскочила искра жалости к себе, и он потушил ее приятельски-угрожающим: — Но если ты еще раз среди ночи надумаешь шутковать, то — у-у-у!

— В смысле?

— В прямом? По телефону. Как вчера, Ах, не помнишь?! И не делай глазки домиком!

— Я… я тебе не звонил. Кроме шуток. Да не звонил я!!!

— Ротики закрыли на замочки, ключики спрятали в карманчик! — зычно распоряжалась воспитательница из беседки. Этим ее воспитательное действо ограничивалось.