Весь Хайнлайн. Число зверя - [20]

— Не знаю, попробую. Когда-то я сдавала физику за первый курс, но это было давно. Толкни гироскоп, и он начнет двигаться не в том направлении, в котором ты ожидаешь, а под углом в девяносто градусов к этому направлению, так что толчок как бы подстраивается под вращение. Вот так. — Я наставила на них указательный палец, словно мальчишка, вопящий: «Ба-бах, ты убит!» — Мой большой палец — это ось вращения, указательный — направление толчка, остальные пальцы показывают направление вращения.

— Молодец, можешь сесть в первый ряд. Теперь — подумай как следует! — представь себе, что мы установили гироскоп в раме и затем приложили к нему равные силы по всем трем пространственным координатам одновременно: как он себя поведет?

Я попыталась представить это зрительно.

— По-моему, он или упадет в обморок, или рухнет замертво.

— В качестве первой рабочей гипотезы неплохо. Если верить Джейку, он исчезнет.

— Они правда исчезают, тетя Хильда, я видела. Несколько раз.

— Но куда же они деваются?

— Мне недоступна математика Джейка, я вынужден принимать его выкладки на веру. Но они основаны на идее шести пространственно-временных координат: три из них пространственные, самые обычные, которые мы знаем, они обозначаются Ху у и 2, и три временные, одна обозначается обыкновенным английским t, другая греческой буквой may, а третья кириллической буквой ш, она пишется вот так: ш.

— Выглядит как латинское курсивное «м».

— Да, только это не «м», у русских это вместо нашего «t».

— Ну так вот, у нас имеется шесть измерений: х, у, z, t, may, ш. В теории принимается, что все они находятся под прямым углом друг к другу и что любое из них переходит в любое другое посредством вращения — или что можно ввести новую координату (не седьмую, а новую вместо какой-либо из шести), скажем, заменить may на may-прим путем смещения по оси х.

— Зебби, я отключилась еще четыре координаты тому назад.

— Покажи ей колючку, Зеб, — посоветовал мой муж.

— А что, пожалуй. — Зеб взял у него какую-то штуковину и положил передо мной. Штуковина была похожа на одну головоломку, которая была у меня в детстве, только вместо шести палочек из нее высовывались четыре. Три стояли на столе, треножником, четвертая торчала вверх.

— Это оружие, — сказал Зеб, — изобретенное в незапамятные времена. Концы должны быть острые, тут они сточены. — Он подбросил штуковину, она упала на стол. — Как бы она ни упала, один шип всегда направлен вертикально вверх. Если рассыпать такие перед конницей, кони натыкаются, падают, атака захлебывается. В первую и вторую мировые войны они снова вошли в употребление — против всего, что ездит на надувных шинах: велосипедов, мотоциклов, грузовиков и тому подобного. А когда они большие, то выводят из строя и танки, и все, что на гусеницах. Маленькие можно метать из засады — обычно они бывают отравленные и убивают безотказно.

Но тут у нас эта смертельная игрушка служит просто геометрической проекцией, чертежом координат четырехмерного пространственно-временного континуума. Каждый штырь находится под углом ровно девяносто градусов к любому другому.

— Вовсе нет, — возразила я. — Тут каждый угол больше прямого.

— Но я же сказал, что это проекция, Шельма, это изометрическая проекция четырехмерных координат в трехмерном пространстве. Это искажает углы… а человеческий глаз еще более ограничен. Закрой один глаз, замри, и ты увидишь только два измерения. Иллюзию глубины создает мозг.

— Я не очень-то умею замирать…

— Это уж точно, — подтвердил мой супруг, которого я нежно люблю и в тот момент готова была задушить.

— Но я могу закрыть оба глаза и ощупать эти измерения.

— Вот и прекрасно. Закрой глаза, возьми эту штуку в руки и представь себе, что штыри — это четыре измерения четырехмерного пространства. Тебе что-нибудь говорит слово «тессеракт»?

— В школе учитель геометрии показывал нам, как делать тессеракты — то есть их проекции — из пластилина и спичек. Очень интересно. Я обнаружила еще кое-какие четырехмерные фигуры, проекции которых делать легко. И научилась их делать. Разными способами.

— Шельма, у тебя был какой-то совершенно исключительный учитель геометрии.

— Так я же училась в исключительном классе. Ты только не падая в обморок, Зебби, я состояла в группе так называемых сверхуспевающих детей. Тогда как раз было сочтено недемократичным называть нас «особо одаренными».

— Вот это да! Так какого же черта ты вечно изображаешь дурочку?

— А вы обо всем поверхностно судите, молодой человек! Я хихикаю, потому что не позволяю себе рыдать. Это безумный мир, и единственный способ получать от него удовольствие, — это относиться к нему как к шутке. Но это же не значит, что я не читаю и не думаю. Я читаю все: от Джиблетта до Хойла, от Сартра до Полинга[11]. Я читаю в ванне, читаю на стульчаке, читаю в постели, читаю, когда ем в одиночку, и читала бы во сне, если бы только умела спать с открытыми глазами. Дити, вот тебе доказательство, что Зебби никогда со мной не спал: книги у меня внизу — это для красоты, мое настоящее чтиво все у меня в спальне.

— Дити, ты разве думала, что я спал с Шельмой?

— Нет, Зебадия.