Весь этот рок-н-ролл - [47]

– А скажи-ка, друг ты мой сердешный, друг ты мой желанный, а сколько годков тебе стукнуло?

Друг ответил искренний, друг ответил преданный:

– Двадцать семь мне, Михаил Федорович. – И добавил: – Стукнуло.

Михаил Федорович закатил глаза под густые брови, добывая оттуда воспоминания о своих двадцати семи годочках и пытаясь обрести в них ответ на вопрос вопросов, потому что если есть вопрос вопросов, то где-то рядышком, но не так чтобы совсем, а в умственной досягаемости есть и ответ ответов. И Михаил Федорович, выпростав глаза из-под густых бровей, сделал следующую предъяву:

– Кавторанг, ты на саксофоне играешь?

Боевой кавторанг, не мигнув глазом, ответил старым анекдотом:

– Не знаю, не пробовал…

Предъявив тем самым очередное доказательство мистической связи с Фисановичем, а никак не с Маринеску.

– Заиграешь, – сказал Михаил Федорович уверенно.

И действительно, складной стаканчик, только что опустевший в горло кавторанга, превратился в альт-саксофон фирмы Yanagisawa. И кавторанг, как будто всю жизнь не расставался с дудкой, вынул из нагрудного кармана мундира, превратившегося в клабмэновский клифт, трость, вставил в мундштук альта и выдул квадрат, что твой Пол Десмонд.

– Гляди-ка, – слегка удивился он, – клево…

И…

На сцене Замудонск-Сибирской филармонии сидел классический биг-бэнд из семнадцати рыл, среди которых были будущие легенды советского джаза. На фано лабал Гарри Брил, за ударными – Боб Журавски, взад и вперед таскал тромбон Бен РуБинглуз, за тенором потел коньяком Юл Десмонд… И… и… и…

Биг-бэнд играл знаменитейшую композицию Work song Кененбола-Эверли, а солировал на альту, догадайтесь… ну конечно же молодой кавторанг Алекс Билли-Гоат.

Гром аплодисментов, потом – тутти, вторичный гром… На сцену выходит кто? Хрен догадаетесь… А на сцену выходит Михаил Федорович и, улыбаясь во всю рожу, говорит:

– Дорогие друзья, уважаемые товарищи зрители, наш концерт окончен!

А за стенами филармонии стоял город Замудонск-Сибирский, известный всему Советскому Союзу химическим комбинатом, а эстрадному фрагменту Советского Союза – минетчицей Ритой Пантерой. При виде… ну, прямо как пантера! Ииии… нууууу… что вам сказать… нечего мне вам сказать… Как-то раз приехала в Зауральск пара хмырей-куплетистов. Один хмырь – средних лет, второй – преклонных. Тот, который средних, был тот еще поганец. Когда хмырь, который преклонных, будучи в трусах, гонял перед концертом рожу электробритвой «Харьков», хмырь средних запустил к нему в номер Риту. А потом накропал докладную в местком Москонцерта, что хмырь преклонных не смог выйти на концерт по причине искажения морального облика советского человека путем внебрачных половых сношений в смысле множественных орально-генитальных контактов. Тому влепили строгача по партийной линии, но без занесения. Чтобы не портить человеку биографию. Хотя какая, на хрен, биография в семьдесят два года. По себе знаю: что испорчено, то испорчено. Хуже уже не будет. Да и куда заносить, если он был беспартийный?

Вот что такое, судари мои, была Рита Пантера в шестьдесят шестом году.

(Через много-много лет нелегкая судьба безработного сценариста мультипликации занесла Михаила Федоровича в Замудонск-Сибирский на предмет кооперативных заработков. Как-то днем он решил зачем-то узнать, как там живет Рита. Адресок дал ему престарелый драматург эстрады Майкл Мессер, который периодически устраивал Пантере гастроли в Замудонск-Столичном и тем доказывал тезис, что основные богатства России находятся в Сибири. Михаил Федорович шел по Подгорной улице, и в нем ворошилась чужая память.

Рита Хейуорд русского минета проживала в том самом доме, в котором в сорок третьем скрывался от войны в эвакуации четырехлетний Джем Моррисон.

Она умирала от… ну, от чего практически все умирают.

…Они посидели, вспомнили старое, она хитро посмотрела на Михаила Федоровича, провела бледным языком по ссохшимся губам и умерла. И сладко улыбалась, шалава старая… Да, и еще, перед тем как свалить, сказала, что где-то обретается ее дочка от «ну, Мишка, ты знаешь» не тогда когда по первости она с пацаном одним а она в тамошнем ПТУ училась на швею-мотористку больно было жутко будто на осиновый кол ее насадили уж как она просила чтобы он вынул вырвалась было схлопотала по роже а потом чтобы плоть эту зверскую утешить в рот взяла и такую сладость вдруг ощутила что всякий раз когда живого ЕГО в природе встречала удержаться не могла и хватала его жадными губами жажду чтобы свою смирить и свою плоть насытить проглотом и еще еще еще а тогда тот первый ее полет прервал на самой вершине неба и опять в нее снизу воткнул и вылил в нее свое нетерпение мужское свое первоприродное для зачатия предназначенное а она после более даже и не раздевалась никогда и за грудь ее никто даже потрогать не успевал как уже стонал сладко и за волосы ее туда-сюда таскал будто она сама не знала как и что а перед тем как матка ее начинала сокращаться судорожно вибрировать в предсмертье языком играла на уздечке и двавзрывавырывалисьмгновенновдвух-телахикрикстоялтакойчтововсейгостиницевставаличленыивлагалищаначиналисамостоятельно-сокращатьсяичеловеческиеплотисливалисьводнуактобылводиночестве-кончалвпростынюилитерподушкоймежмокрыхбедеривсягостиницадрожала-аснеювместеживоймирпревращалсяводнокончающеетело…