Верю – не верю - [2]

– Я? Упаду? – немедленно обиделся Борис Георгиевич и, приставив стремянку к огромному, во всю стену стеллажу, стал карабкаться наверх.

Вера, покачав головой, подошла поближе, чтобы в случае чего поддержать отца. Через пару минут он спустился, прижимая к груди небольшую картину без рамы.

– А зачем она тебе понадобилась? – поинтересовалась дочь.

– Меня пригласили в библиотеку. Просят выступить. Там рассказывают о музыке и живописи. А я хочу подарить им. Пусть висит, а люди радуются.

Подъем и спуск по лестнице не прошли даром: Борис Георгиевич запыхался и говорил тихо, короткими фразами. Вера знала, что отговаривать отца от похода в библиотеку бесполезно. Его не так уж часто теперь куда-то приглашают, и он все равно пойдет, что бы она ни говорила.

– А когда встреча?

– Сегодня. В шесть.

– Нет, это надо же! – воскликнула Вера. – А почему ты меня не предупредил?

– А ты бы стала ругаться, – по-детски объяснил Борис Георгиевич и посмотрел на дочь снизу вверх: он сидел на нижней ступеньке стремянки, а она стояла рядом, глядя на него с возмущением.

– Я не стала бы ругаться! – неискренне сообщила она. – Я бы тебя отвезла. То есть я тебя и отвезу. В филармонию мне к шести тридцати, уйдем пораньше, и я успею. Иди вниз, я закрою. И собирайся. Костюм в шкафу, синий в полоску подойдет. Галстук на той же вешалке. Рубашку можно голубую.

– Нет, я надену китель с орденами, – упрямо произнес отец. – И белую рубашку. И еще нужна рама. Не дарить же просто так!

– Спохватился! – рассердилась Вера. – Где мы сейчас раму возьмем? Ты подари так, а я потом привезу им раму. И не спорь! Заодно посмотрю, как они ее повесят, как свет падает.

Последний аргумент убедил отца, и он послушно отправился одеваться. Вера тоже заспешила: с учетом пробок надо было выезжать немедленно.

Она выбирала заколку для волос, чтобы вместо чинного узла соорудить нечто более нарядное, когда в дверь постучали. Вера мысленно чертыхнулась. Стук означал, что это принесло соседку Валентину Кондратьевну. Две их квартиры имели общий «предбанник», который еще в небезопасные девяностые отгородили от лестничной клетки дополнительной железной дверью, поэтому посторонние в дверь звонили, а соседка стучала, причем всегда громко и требовательно. Валентина Кондратьевна была дамой неприятной во всех отношениях. Веру считала глупой девчонкой и никогда не упускала возможности сказать ей какую-нибудь гадость. Просто так, по-соседски. Вера же, в свою очередь, мечтала ей ответить как-нибудь этак, нахамить, в конце концов! Но воспитание не позволяло, поэтому она просто старалась проскочить мимо соседки незамеченной, что удавалось нечасто. Можно, конечно, сделать вид, будто никого нет дома, и не открывать, но папа сразу прочтет ей лекцию о том, что врать плохо и бояться им некого. Ему хорошо, он не слышит и половины того, что говорит противным сладко-вежливым голосом соседка.

Вера открыла дверь. И предчувствия ее не обманули.

– Вера, пожалуйста, вымой, наконец, пол в «предбаннике». Ты ведь уже, наверное, полгода не мыла? А у меня в квартиру пыль летит. – Валентина Кондратьевна для пущей убедительности помахала перед носом ладошкой, будто только ей видимая пыль намеревалась набиться в нос.

– У вас летит – вы и мойте! А мне пыль не мешает! Я и дома сто лет полы не мыла! Я их вообще никогда не мою, у меня пылесос есть! У меня времени нет в отличие от вас! Я работаю! И что за манера лезть к чужим людям с указаниями! – Все это Вера бормотала себе под нос, орудуя веником и тряпкой.

С одной стороны, она рассчитывала, что соседка подслушивает под дверью и таким образом узнает, что€ Вера о ней думает. Неприятно было вдвойне: ее ткнули носом, в «предбаннике» действительно было грязно, а Вера никогда там не прибирала, считая, что с нее и уборки в огромной квартире более чем достаточно. Но «предбанник» был крохотный, и вся уборка заняла несколько минут.

– Вот и прибрала бы сама! – подвела итог Вера и помчалась в ванную комнату мыть руки.

А в остальном ей повезло: библиотека оказалась недалеко от дома, пробки для шести часов вечера были вполне терпимыми. И уже в шесть пятнадцать она вошла в фойе филармонии, как всегда, отметив существенную деталь: любители музыки, словно террористы, пробирались на встречу с прекрасным через установленный на входе металлоискатель, под пристальным взглядом сурового охранника.

Отражение в огромном зеркале в оформленной под старину раме тоже ничем не огорчило свою хозяйку: длинное темно-бордовое платье из тяжелого трикотажа прекрасно сочетается с шалью оттенком на тон светлее и длинной ниткой янтаря (как только что сказал папа, цветовая гамма ранней осени), свободно заколотые деревянной заколкой волосы блестят без всякого кондиционера. Нет, она не льстила себе кокетливой надеждой, что выглядит на двадцать пять, но и больше ее сорока двух ей никто не даст. А еще у Веры есть время выпить в буфете чашечку кофе и спокойно настроиться на встречу с сонатой Шопена номер два си-бемоль минор в исполнении, согласно программке, лауреата всевозможных музыкальных конкурсов Паскаля Девуайона.

Вечера в филармонии, среди своих, Вера любила и бывала там часто. Однако своих, то есть соучеников по консерватории, коллег она встречала редко. Наверное, им хватало многочасового общения с музыкой по долгу службы. Но Вера, работавшая в районном доме творчества, хорошую музыку слышала нечасто, все больше гаммы да этюды Черни, а вальс Грибоедова для ее подопечных уже был вершиной мастерства. И по настоящей, высокой музыке она скучала, как… по своей молодости, когда все казалось красивым, просторным и многообещающим, и в филармонию они ходили каждый вечер бесплатно, по студенческим билетам. Теперь же соседями Веры в зале были настоящие любители музыки, те, для кого она являлась не профессией, а радостью, утешением и украшением серых будней. И Вера за это их всех очень любила.