Вершины жизни - [2]

— С этим надо бороться беспощадно, Чарли. Нет ничего более унизительного, нежели льстить и принимать лесть, — отвечала Женни. — Человеческое достоинство — лучшее из того, что хранится в наших душах. Похвала, как солнечный луч, необходима. Иначе можно замерзнуть. Но заискиванье и угодничество — мерзость, ничего общего не имеющая с уважением к человеку.

— Да, мне всегда казалось, — заметил Маркс, продолжая ходить из угла в угол комнаты, — что на свете нет чувства более бездушного и недолговечного, чем показное восхищение. Оно обычно лживо и расчетливо и незаметно приводит к суеверному и весьма опасному поклонению. Языческая потребность в божках.

— Особенно свойственная рабам. Когда мы искренне чтим кого-либо, то меньше всего склонны курить ему словесный фимиам. Почитанье, как любовь, почти что святое чувство, и ему присущи скромность и самоотверженность.

— Ты права. Я сурово отчитываю всякого, кто пытается превозносить меня, объявляя какими-то особыми заслугами то, что, по существу, является смыслом всей моей жизни.

Карл докурил сигару. Он отдыхал, усевшись в кресло, наблюдая, как шьет Женни.

Старшие дочери Маркса одевались почти что одинаково. Разнились лишь отделки, цветы на шляпках, косыночки, так как волосы и глаза Лауры были значительно светлее, нежели у ее сестры. Обеих девушек украшал цвет лица. Женнихен — копия отца — была смуглянкой. Лаура унаследовала от матери зеленовато-карие с золотистым отливом глаза и светлую кожу. На щеках ее при малейшем волнении и радости вспыхивал и гас легкий румянец, начинавшийся на висках. Лицо маленькой Тусси было белоснежным, особенно выделялись на нем большие, блестящие, очень черные глаза.

Покуда Женни шила, ее дочери находились в маленькой оранжерее, всегда полной растений, выращенных страстным цветоводом Женнихен. Она недавно посадила луковицы тюльпанов, полученные от родственников отца из Голландии, и вот уже они превратились в неправдоподобно красивые цветы.

— Точно раскрашенный восковой колокольчик, — воскликнула Тусси и слегка прикоснулась пальчиком к тугому пунцовому лепестку.

— Цветы не любят человеческого прикосновения. Ты не ветер и не капля дождя, — обеспокоенно сказала Женнихен.

Она поливала из зеленой лейки выстроившиеся в ряд вазоны. Маленький фонарь, поставленный прямо на земляном полу, скупо освещал стеклянный домик и деревянную, плохо обструганную низкую скамью, на которой сидела Лаура, подперев голову руками. Ее каштановые локоны небрежно рассыпались по плечам.

— Что лучше, любить самой или знать, что ты любима? — спросила она вдруг, встряхнув пышными волосами.

— Любить, — не размышляя ответила Женнихен.

— О нет! Я предпочла бы верить, что меня крепко, на всю жизнь любят, — уверенно ответила ей сестра.

— А по-моему, лучше всего на свете быть моряком и, как капитан Марриет, пережить несколько кораблекрушений, затем высадиться на острове, где живут людоеды, — вмешалась в беседу старших сестер Элеонора.

— Но не быть съеденными ими, как это случилось с бедным храбрым моряком Куком, — напомнила Женнихен. — Кстати, иди-ка, Тусси, домой, тебя, верно, уже ищет Ленхен. Да захвати вот эти семена розовой азалии. Их надо послать дяде Энгельсу. Он обещал мне рассаду редких орхидей лилового цвета с белыми крапинками.

— Кто же из вас лучший садовод? — спросила Тусси, которой очень не хотелось уходить из теплицы.

— Конечно, дядя Фред, я только его ученица.

— Надобно превзойти тех, кто нас учит, не правда ли, Готтентот? — важно изрекла Элеонора.

— Не знаю, может быть, и так, — рассеянно ответила ей Лаура. — Ну, иди же домой, бэби. Тебе пора уже спать.

— Вам хочется выпроводить меня, чтобы снова болтать о любви, — хитро сощурившись, сказала Тусси.

Она приподняла пышную юбочку, из-под которой до щиколоток спускались панталончики в оборочках, юлой закружилась на одном месте и пропела:

Любовь что такое?

Что такое любовь?

Это чувство такое,

Что сушит кровь!

Распевая, девочка вприпрыжку выбежала из оранжереи и тут же исчезла в темном саду.

— Ах ты бесенок! — бросила ей вдогонку Женнихен.

Вдоволь посмеявшись над шустрой Тусси, сестры замолчали. Женнихен закончила поливку и срезала несколько красных гиацинтов, чтобы поставить в вазу на рабочем столе отца.

— Как удивительно пахнут эти странные цветы. Я читала, что Магомет превыше всего на свете любил благовония. Он был прав.

— Надеюсь, ты не собираешься принять из-за этого магометанство, — пошутила Лаура.

— Атеизм объемлет в себе все религии, чтобы затем их опровергнуть. Но если бы я искала земное воплощение божества, то нашла бы его только в цветах — они предел красоты. Напиши об этом поэму, Какаду. Ты ведь у нас поэтесса.

За пристрастие к нарядам и умение красиво одеваться Лауру сызмала в семье прозвали мастер Какаду, по имени модного портного из старинного романа.

— Стихи для меня то же, что для тебя цветы, — ответила Лаура.

— Нравится ли тебе легенда о том, что двое возлюбленных созданы из одного куска материи? Они всю жизнь ищут друг друга. Необъяснимая тоска гонит их по свету. Они единое целое и, чтобы быть счастливыми, должны соединиться, — спросила Женнихен.