Вершины жизни - [165]

— Теперь уже поздно, человече. Более года, как госпожа Красоцкая скончалась.

— Что ты говоришь? Не может этого быть! Она так любила и так тонко чувствовала стихи. Я хотел прочесть ей все мои новые поэмы. — Лицо Потье скривилось от неподдельного горя, и сходство с Эзопом еще усилилось. — Как она умерла?

— Без всяких страданий, внезапно, каждый хотел бы такого конца. Две маленькие девочки, ученицы, сидели с ней рядом у рояля. Она играла, но вдруг музыка оборвалась, голова старушки коснулась клавишей. Мы похоронили ее без всякого ритуала, на кладбище для бедных, как она того хотела.

— Это была праведная женщина. Иные пыжатся и воображают всю жизнь, что многого стоят, а другой цены себе не знает, как это было с Красоцкой.

— Ты прав, Потье. Я много думаю о цене человеческой. Вот, например, различие между стоимостью и ценой…

— Избавь меня, Жан, от лекции по политической экономии. Эта наука не созвучна душе поэта.

— Не перебегай дорогу моим мыслям. Так вот, думал я не раз о том, что цена человека может колебаться и падать, а стоимость его возрастать в это же время.

— Не понимаю, — с явной скукой отозвался Потье и поднялся.

— Нет, обожди, Эжен, ты должен понять меня, — горячился Сток.

— Ладно, старина, только говори покороче.

— Слушай, Бланки, к примеру. Его стоимость по большому счету велика, и об этом скажет история, а спроси вон хоть того буржуа, — я знаю его, это владелец колбасной фабрики, — и он скажет, что Бланки гроша ломаного не стоит.

— Э, нет, он назовет цену веревки, на которой хотел бы его повесить.

— Ну, вот ты и понял мою теорию, — обрадовался бывший машинист и принялся восторженно трясти руку Потье, — Запомни, нередко цена падает на человека, особенно среди невежд и его врагов, а его стоимость бесконечно возрастает.

— Да ты не только эконом, но и философ, братец, — протянул поэт и снова сел. — Сколько великих творений поэзии и живописи были обесценены при жизни их творцов, а ныне принадлежат вечности и украшают землю, как лучшие ее цветы.

Деятели немецкой социал-демократической партии подвергались преследованиям и арестам, их семьи остались без крова и пищи. Женни близко к сердцу приняла все эти события и, пользуясь своим большим опытом подпольной работы и нелегальной рассылки литературы, давала много важных советов посещавшим Маркса соратникам из Германии. Она радовалась, что, несмотря на произвол и террор на ее родине, ожесточенная борьба продолжалась. По указаниям Маркса и Энгельса была создана подпольная организация, и Бебель с Либкнехтом повели партию в новое наступление. Создавались нелегальные типографии, печатавшие листовки и воззвания. Возникали женские и молодежные организации, и снова в глубоком подполье собирались рабочие. Это было нелегко и опасно, но зато выковало мужественное племя революционных бойцов. Женни постоянно читала «Социал-демократ» — газету, издававшуюся в Швейцарии для немцев. Она восторженно приветствовала первый нелегальный съезд Германской социал-демократической партии, собравшийся в маленьком швейцарском городке Виден.

Революционная борьба немыслима без жертв. Германские тюрьмы были переполнены, в стычках с полицией гибли участники демонстраций протеста; некоторые революционеры оказались вынужденными бежать за границу. В Лондоне умирающая Женни всем, чем могла, как уже много раз до этого, помогала им в своем доме.

По-прежнему каждый, кто узнавал жену Маркса ближе, не мог остаться равнодушным к ее оригинальному уму, такту, знаниям. Как-то в эту пору в Лондой приехал Август Бебель. Женни пожелала его видеть. Самочувствие ее было очень плохим, и Маркс, провожая гостя в комнату к больной, просил его не засиживаться там более четверти часа. Но прошло значительно больше времени, и Бебель все не мог расстаться с Женни, в которой, неожиданно для себя, нашел действительно замечательного человека и блестящего собеседника, превосходно разбиравшегося в самых сложных политических перипетиях Германии.

Над семьей Маркса нависло черное, как лондонские туманы, отчаяние. Если бы можно было остановить время и этим продлить жизнь дорогого существа! Но с жестоким равнодушием убегали дни. Только Женни, не допускавшая уныния, заявляла во всеуслышание, что чувствует себя превосходно. Несмотря на все возраставшую слабость, она часто выезжала в театры и принимала гостей. Вместе с Карлом в постоянном беспокойстве за Женни пребывали Элеонора и Ленхен, Энгельс горевал вдвойне. Он страдал за Женни и видел, что ее кончина убьет Карла.

«Чековая книжка здесь со мной, — писал он Марксу, когда был в отъезде. — Если тебе что-нибудь нужно, не стесняйся и укажи сумму, какая приблизительно нужна тебе. Твою жену не следует урезывать ни в чем, она должна иметь все, чего ей захочется, или что, по вашему мнению, доставляет ей удовольствие».

Как раз в это время у Женнихен Лонге родился четвертый сын — Марсель. Обрадованный дедушка писал во Францию:

«Дорогая Женни!

Поздравляю тебя с благополучными родами; по крайней мере поскольку ты сама потрудилась написать нам, предполагаю, что все в порядке. «Женская половина» нашей семьи надеялась, что «новый пришелец» увеличит собой «лучшую половину» человеческого рода; я же со своей стороны предпочитаю «мужской пол» для детей, рождающихся в этот поворотный момент истории. Перед ними — самый революционный период, какой когда-либо приходилось переживать человечеству. Плохо теперь быть «стариком» и иметь возможность лишь предвидеть, вместо того чтобы видеть самому.