Вершины не спят (Книга 2) - [66]

Она отвечала:

—   Даже очень правильно и даже очень хорошо, что включают девочек. Пусть девочки тоже учатся. Тут много собралось родителей, пусть сами скажут.

Инал решил, что пора напомнить о главном, о шариатском прошлом Казгирея, — время уходит на пустяки.

Но подлый Давлет опередил его.

—     Валлаги, — раздался его визгливый голос, — все это верно, но верно и то, что воспитанники, которых называют стремянными Советской власти, бросили бомбу.

—     Как так бросили бомбу? — удивился Шруков.

—     А так, взяли и бросили бомбу в своего начальника.

—     В какого начальника?

—     А вот он стоит, начальник музыкальной команды, он мне сам говорил.

Головы обернулись в сторону Дорофеича. Встрепенулся и Инал.

—   О чем это говорят, — раздался его бас, — объясни нам, Казгирей.

Казгирею было стыдно, но нечего делать, нужно было рассказать о проделке Сосруко, — дескать, действительно, неуместная и опасная выходка, виновный уже наказан. Ребячливые головы решили оградить себя от воображаемых нападений... Ну, вот и доигрались...

—   Как так выходка? Как так неуместная шутка? Хороши шутки с порохом, — уже не мог успокоиться Инал. — Откуда у вас порох?

Лю готов был провалиться сквозь землю. Ему хотелось выбежать на помост, сказать, что это он главный виновник, но тут же он вспомнил, что придется рассказывать все от самого начала, о том, как они забрались с Сосруко в могильник в дни Иналовой свадьбы, о том, как они унесли из могильника оружие и порох, принадлежавшие не кому другому, как Жираслану, и Лю удержался от первого благородного порыва. Люди вокруг начали толкать его, а ему ничего не оставалось, как только бросить по адресу спесивого Давлета «чигу-чигу», как это делал он в детстве, дразня его. Давлет же, совершив эту подлость, старался показать себя человеком честным и благородным. Протолкнувшись вперед, чтобы его видел Инал, он говорил:

—    На чистке партии не надо скрывать такие дела. Мы должны перебирать ребра пальцами и выворачивать души, как собственные карманы. Валлаги, не напрасно говорят, нужно прочистить с песочком.

—    Ну ладно! Свою душу вывернешь, когда мы уйдем... — остановил его Инал. — Скажите, от кого это вам нужно ограждаться, — обратился он к Казгирею, — против кого готовить бомбы? Казалось бы, ваше дело учить, а не страшиться каких-то нападений и не устрашать других.

—    И я так думаю, — отвечал Казгирей. — Наша дорога светлая, и нам некого страшиться и некого устрашать.

—    Действительно ли у тебя светлая дорога, Казгирей? Вспомни, по каким дорогам ты ходил в прежние годы. Кто ходит по разным дорогам, тот может занести грязь даже невольно. Нехорошо и то, что к вашему школьному забору всегда привязано слишком много коней.

Инал намекал на частые посещения Казгирея людьми с разных концов Кабарды, среди них случались и бывшие шариатисты. Разговор принимал серьезный оборот.

—  Мой совет тебе, Казгирей: прекрати хождение по аулам, меньше принимай у себя подозрительных людей. Перестань держаться пророком! — воскликнул Инал. — Не стремись стать бомбистом. Твое дело учить детей, а не готовить и бросать бомбы.

Эти слова глубоко возмутили Казгирея, в нем поднялась горечь всех прежних обид. Он заговорил язвительно и пылко:

—  От этих бомб еще никто не потерпел урона. Тень пророка — легкая тень, и мои дороги — легкие дороги. Я никого не выводил на дальние дороги, политые кровью и слезами...

Кто-то в толпе выкрикнул:

—  Казгирей говорит правду, он знает нашу боль.

Инал спохватился: он сам нарушил свой план. И это еще больше обозлило его. Но кто же заставил его выступить так, как он не хотел, — тот же Казгирей Матханов! Жестом, напоминающим недавние жесты Шрукова, Инал хотел успокоить людей, но это было уже нелегко. И уж никто не обращал внимания на постукивание карандаша Астемира. Тогда Инал встал и повернулся лицом к собранию. Большой палец одной руки он заткнул за широкий армейский пояс, а другой рукою начал безжалостно сечь воздух. Его речь все более накалялась:

 — Кто вышел из темноты, у того долго темно в глазах. Ты, Казгирей, всюду видишь темное и не понимаешь, что на Соловки идут те, кому не по пути с народом, кто не хочет, чтобы народ видел дальше ярма на арбе, кто не хочет, чтобы на полях Кабарды шумели тракторы, а хочет, чтобы кабардинцы пахали на волах, по пятницам сидели у мечети. Нет, этого не будет. Уже растет город-книга, город- костер, костер ярко осветит пути, он будет светить для всех. Нет, товарищи, нельзя остановить колесо истории. А мы с тобою только спицы в этом колесе, и колесо не остановится, если из него выпадет гнилая спица. Мы едем, мы летим, мы скачем...

Воодушевленная речь Инала вызвала новые голоса:

—    Инал, ты, ты наш головной журавль, никто больше!

—    Мы держим стремя твоего коня!

Но при этом Инал видел, что сторонники Казгирея вскочили на своих коней, чтобы лучше видеть то, что происходит на помосте. Доски, заменявшие скамьи, начинали скрипеть потому, что люди пришли в возбуждение и им не сиделось.

Инал продолжал:

—  Нам говорят: шариат — дерево, корни которого подорваны, еще стоит. Давайте, мол, подождем. Пусть оно само рухнет. Мол, с зеленого ореха кожицу снимешь, повредишь плод. Но сколько нужно ждать, чтобы попробовать плод на вкус? Сколько? Да поймите же вы и пойми ты, Казгирей, что Советское государство включает в себя многие народы. И все эти народы идут вперед. И вот народы уходят, а кабардинский народ будет сидеть у мечетей. И чеченцы, и ингуши, и осетины будут издеваться над нами: глядите, кабардинцы сидят вокруг своего усохшего шариатского дерева и молятся аллаху, ждут, когда созреет орех.