Вершина Столетова - [38]

— Тем более что из графика мы выбились, — продолжал Оданец, — а у них, как я понял, такой порядок: снабжать в первую очередь не отстающие, а передовые станции. А то, мол, и отстающих не вытянем, и передовиков растеряем… Как быть? Может, так сделаем: у нас наберется с дюжину машин, которые из ремонта, можно считать, вышли, но им не хватает какого-нибудь пустяка: шестеренки, валика, подшипника. Я думаю, ничего страшного, если мы покажем в сводке эти машины как готовые. Тогда у нас сразу скачок вверх, к передовикам, и… и все вытекающие отсюда блага!

В кабинете наступило молчание. Андрианов нахмурился, спрятав глаза под мохнатые брови, и до тех пор разминал папиросу, пока вся она не высыпалась на дорожку. Видимо, предложение главного инженера поставило его в тупик. Оно ему не нравилось — это ясно. Но ведь Оданец специально присланный дипломированный инженер, и ему лучше знать, как вести дело.

— Коренной подшипник не пустяк, Дмитрий Павлыч, — наконец проговорил Андрианов.

— Допустим, но ведь на его установку надо не больше часа, от силы — двух часов. Лишь бы скорее их присылали, а поставить мы их все в один день поставим.

— Если они сейчас с посылкой частей не спешат, — продолжал Андрианов, — когда дадим сведения, что трактора на ходу, тем более ничего не дождешься. Да и, как бы это сказать… на очковтирательство это смахивает.

— Ах, даже вон куда! — явно задетый, воскликнул Оданец. — Так, так… А ты, Илья, что скажешь?

Илье вдруг вспомнился разговор со своим первым посетителем Андреем Галышевым, и он подумал: а нет ли тут ответа на вопрос инженера «как быть?».

— Думаешь? — по-своему понял молчание Ильи Оданец.

— Думаю, — машинально ответил Илья, поднялся и вышел из кабинета.

Придя в мастерские, он долго, обстоятельно разговаривал с Галышевым, с другими трактористами, и чем дальше, тем больше сердился на себя за то, что в делах да суете чуть не забыл просьбу бригадира.

А еще, может, и потому Илья был не в духе, что после разговора в мастерской положение его — уже в который раз! — необычайно затруднилось. Похоже, что Галышев прав, но твердой уверенности у Ильи не было. А время не ждет, опять надо выбирать, опять надо решаться…

Чтобы немного собраться с мыслями, Илья, не заходя в контору МТС, направился прямо домой.

Жил он пока в Доме колхозника, занимая отдельную комнатку на втором этаже. Комнатка была небольшой, но оттого, что в ней, кроме железной койки, стола и стула, никакой другой мебели не было, казалась излишне просторной. Топили в Доме колхозника экономно, и всегда было свежо, по утрам особенно.

Илья вымыл руки, напился чаю и с удовольствием вытянулся поверх одеяла на койке, укрывшись регланом. Во всем теле чувствовалось страшное утомление, хотя и непонятно было, откуда оно.

Снизу, из чайной, доносилась нестройная двухголосая песня о том, как в глухой степи замерзал ямщик. Тенор запевал, бас подхватывал, но подхватывал не когда это было нужно, а когда вздумается, и так усердствовал, что заглушал товарища.

А жене скажи слово прощальное, —

грудным, рыдающим голосом выводил запевала. Голос подымался все выше и выше, казалось, вот-вот он сорвется и перейдет на плач, но вступал бас, и безысходная тоска запевалы, постепенно смягчаясь, утихала…

Однажды они с Тоней катались на лодке в городском парке. По радио передавали эту же самую песню. Но то ли день был праздничный, то ли у них было веселое настроение, но они слушали грустную песню и улыбались друг другу. Сейчас это казалось удивительным: слушать такую тоскливую, хватающую за сердце песню и — улыбаться.

Не лежалось. Илья встал, прошелся по комнате, сел у стола.

Было холодно. Окна, сплошь покрытые белыми пальмовыми листьями, плохо пропускали свет.

«А все-таки здесь очень неуютно. И порядок во всем и чисто — подметают каждый день, — а все равно как-то не по-жилому».

Илья вспомнил свою городскую квартиру, тоже когда-то по-холостяцки запущенную, вспомнил, какой уютной сделала ее Тоня, и вся их короткая семейная жизнь показалась сейчас счастливым сном.

Когда-то они теперь снова будут вместе? И будут ли?

Вызываясь ехать на работу в деревню, Илья думал, что Тоню обрадует такое решение: она училась в сельскохозяйственном техникуме, перешла на последний курс, и, значит, так или иначе ей предстояло уезжать из города.

Но Тоня повела себя как-то странно. Она сказала, что не хочет, чтобы Илья уезжал, и вообще, прежде чем давать согласие, надо было посоветоваться. «Ну если не сейчас, так через год все равно и тебе ехать: агроному в городе делать нечего», — ответил озадаченный Илья. «Что ломать голову над тем, что будет через год, — надо этот год прожить! А так вдруг — и ты уедешь. Как же я тут одна без тебя останусь?» Тоня заплакала, и он тогда подумал, что и в самом деле не поторопился ли? Но похоже было: Тоня чего-то недоговаривала, что-то хотела и боялась сказать Илье… А может, это ему только так казалось? Может, и договаривать было нечего? Ведь Тоня, в сущности, еще очень молода, а много ли можно спросить с двадцатилетней девчонки, которая еще плохо знает не только жизнь, но даже самое себя?

Совсем стемнело. Внизу петь перестали, но от этого стало еще тоскливее.