Вершина Столетова - [21]

— Миша, проснулся? — негромко спросила мать, хлопотавшая у печки, за перегородкой. — Иди завтракать.

Михаил, уже не в первый раз, подивился, как это мать всегда безошибочно угадывает, когда он просыпается, и начал одеваться.

Вода в умывальнике была обжигающе холодной, и от нее по рукам, по лицу побежал приятный колючий озноб.

Причесываясь, Михаил остановился перед стареньким, помутневшим от времени зеркалом. Оттуда на него глянули серые хмуроватые глаза из-под надвинутых, козырьком бровей. Светлые, с рыжеватинкой волосы выскальзывали из-под расчески и, снова рассыпаясь, свешивались на широкий, с двумя морщинами лоб. На крупных твердых губах виднелись следы зубного порошка.

Мать собрала завтракать.

— Ну вот, слава богу, ты и поправляться начал, посвежел хоть немножко, — говорила она за столом. — Вот что оно значит домашняя-то спокойная жизнь, без суеты…

А Михаил слушал мать и думал: да, жизнь хорошая, а вот что я сейчас делать буду, куда время до вечера девать — не знаю.

Поднявшись из-за стола, он закурил, некоторое время послонялся по кухне, поиграл с котом и вернулся к себе за переборку.

«Чем бы все-таки заняться?»

Подойдя к этажерке, Михаил открыл нижний ящик. В ящике, среди других вещей, он нашел небольшую пачку писем, перевязанную ниткой. Это были его фронтовые письма, квадратные, треугольные, в конвертах и без конвертов. Бо́льшая часть написана карандашом, криво, наспех. Вместе с письмами лежали вырезки из довоенных газет. Вот на одной из них он снят на крыле своего трактора. «Сниматься за рулем банально, — сказал тогда газетный репортер. — И улыбаться не надо — это тоже трафарет… Просто сиди на крыле и всем своим видом утверждай, что ты полновластный хозяин этой машины, что она послушна в твоих руках, как игрушка». И вот он сидит на крыле и «утверждает» то, что велел репортер, а по сути дела, сощурив глаза от солнца, смотрит на носок правого сапога.

Ниже ноги цифра «13» — номер машины. Под снимком подпись: «Лучший тракторист Ставровской МТС, систематически перевыполняющий…» и так далее. Из-за другого крыла машины видна голова сменщика Алимова. Его туда поставил фотограф для того, чтобы «создать деловую обстановку», — Алимов для вида копается в отстойнике, но в то же время, чтобы «не отвлекать и не дробить внимания», фотограф поставил Алимова спиной, и на снимке видна только его шея и наклоненная голова. А здесь, около плуга, вспомнил Брагин, «для фона» стояло еще двое ребят: один мерил хорошо известную ему глубину борозды, другой, сидя на корточках, с застывшим выражением глубокого размышления на лице смотрел в борозду. «Перенимают опыт работы» — так тогда формулировал их задачу бойкий репортер, хотя ребята на снимке и не получились: что-то не рассчитал фотограф, и они остались за рамками объектива, заснята только половина плуга.

…Давненько все это было! Алимов сейчас реммастерской в МТС заведует. А поработать с ним больше не довелось…

«Если хочешь пожить еще на этом свете, с работой не торопись, дай рубцам зарасти, — вспомнились наставления госпитального доктора. — И если потом и пойдешь, работу выбирай легкую, сидячую, чтобы поменьше движения, побольше спокойствия. Всякая другая тебе противопоказана».

Выбирай! Будто это так просто: захотел — стал скрипачом, не понравилось — стал счетоводом. Будто человеку все равно, где работать. Чудаки эти доктора!..

С тяжелым осколочным ранением в бок и ногу Михаил провалялся по госпиталям больше года. Вернувшись домой, некоторое время долечивался в районной больнице, а потом, по совету докторов, начал подыскивать подходящую работу. Это оказалось очень трудным делом. Куда хотелось, не позволяло здоровье; где было можно, работа не приходилась по душе. Перебрав три или четыре места, Михаил в конце концов определился в контору «Заготзерно»: и ходить близко, и работа не тяжелая. С одной стороны, выбор оказался удачным — здоровье Михаила стало намного лучше, крепче. С другой — уж больно тихое это было учреждение, только месяц-два в году, когда поспевали хлеба, там и ощущалась настоящая жизнь.

Михаил уже стал подумывать о том, чтобы вернуться к старой профессии, однако отпускать его не торопились. Решения сентябрьского, «деревенского» Пленума пришлись как нельзя кстати. Если уж из городов сюда людей посылают, пусть попробуют теперь задержать его в конторе!

Михаил аккуратно сложил газетные вырезки в ящик, оделся. «Схожу-ка, старых друзей проведаю…»

На улице было тепло, мягко: только что выпавший снег смягчил и воздух и все кругом. Дышалось легко, полной грудью.

Когда Михаил вошел в мастерские, его после устоявшейся домашней тишины оглушило железным шумом и грохотом. Монотонно, как большие шмели, гудели токарные и шлифовальные станки; то пронзительно и сердито, то густо и добродушно шуршал наждак; гремели тали, на которых, раскачиваясь, плыл из одного конца мастерской в другой мотор гусеничного трактора, и, как бы пересыпая весь этот непрерывный шум, раздавались в разных углах мастерской то звонкие, то глухие удары молотков и гулкие всплески трансмиссий.

Потом он начал различать человеческие голоса. Люди кричали, чтобы услышать друг друга.