Версальский утопленник - [24]

Во дворике Лувр его ожидал присланный Сартином экипаж; в нем он нашел свой плащ. К плащу прилагалась записка, где министр повелевал ему отдохнуть несколько дней, прежде чем браться за новое поручение, кое он, несомненно, получил от короля. Вместе с запиской Николя нашел незаполненный бланк за подписью Людовика и несколько таких же незаполненных «писем с печатью». Записка и бумаги остудили его пыл. Прекрасно зная повадки первых лиц, он не мог обольщаться: аудиенция у короля явилась результатом обсуждений, возможно даже бурных, но уж никак не порывом души. Он не удивился, но все же решил сохранить в памяти те минуты, когда его ранимый король говорил с ним искренне.

Еще одна записка была от Эме д’Арране. Она сожалела, что ей пришлось столь скоро его покинуть, однако служба в штате мадам Елизаветы, сестры короля, настоятельно требовала ее присутствия. Так как принцессе недавно исполнилось четырнадцать, то, принимая во внимание ее ум и сообразительность, король сам подобрал ей свиту. Волевая, с независимым характером, рано лишившаяся материнской заботы и общества старшей сестры Клотильды, принцесса привязалась к Эме и не могла без нее обходиться. Получив свободу в организации собственного распорядка дня, она пристрастилась к конным прогулкам и часто ездила вместе с Эме по аллеям Версальского парка.

Николя, ведавший вопросами безопасности, знал, что это увлечение принцессы крайне беспокоило министра королевского дома, ибо состояние аллей оставляло желать лучшего. За предшествующие годы телеги, вывозившие срубленный сухостой и подвозившие новые деревья для посадок, привели дорожки в исключительно плачевное состояние. По многим из них часто ездили кареты, как почтовые, так и частных лиц, не говоря о лошадях. Даже Николя с горечью признавал, что может случиться все, и прогулки по парку, будь то на лошади или в экипаже, для членов королевской семьи являются далеко не безопасными. С наступлением темноты, когда кареты возвращались с охоты, возницы нередко увязали в глубоких, наполненных липкой грязью промоинах.

Понедельник, 6 августа 1778 года.

Вот и заслуженное наказание! Собственно, откуда взялась эта дурацкая мысль — украсть яйца у морских птиц? Да и съедобны ли эти яйца вообще? Вспомнив предшествующий опыт, он почувствовал во рту резкий рыбный вкус. Едва он попытался выпить яйцо, как его затошнило. Вторая попытка также оказалась неудачной. Поджаренное на маленьком костерке, сложенном из кусочков торфа, яйцо стало твердым, но внутри обнаружился зародыш птенца. Проскользнув до места, где кончались прибрежные дюны и начинались ланды, он очутился среди зарослей утесника, и в кожу ему моментально впились колючки. Внезапно неведомая оболочка, облегавшая его подобно доспеху, сдавила тело. Казалось, она вот-вот раздавит его. Он потерял сознание. Шум прибоя и яростные крики птиц, чьи гнезда он разорил, внезапно стихли.

— Доктор, он точно в себя приходит! Да, да, вот он зашевелился и глаза открыл!

— Полагаю, вы правы, Катрина! — ответил серьезный голос.

Николя ощутил, как чья-то ладонь легла ему на лоб, а затем кто-то взял его за запястье.

— Лихорадка прошла. Пульс спокойный, размеренный. Больше никаких скачков. Похоже, он легко отделался.

Николя узнал голос Семакгюса и открыл глаза. Комнату озаряли лучи заходящего солнца. Когда глаза его привыкли к свету, он увидел перед собой радостную физиономию корабельного хирурга.

— Наконец-то он пробудился! Отлично, мой мальчик, ты проспал двое суток! Мне не часто приходилось сталкиваться со столь продолжительным сном.

Из-за плеча Семакгюса выглядывало румяное лицо Катрины. Сжимая молитвенно сложенные руки, она радостно потрясала ими. Он попытался встать, но не сумел, ибо ощущал, что кожа его, похоже, покрывшаяся множеством трещин, при малейшем движении грозит лопнуть.

— Не торопитесь, — произнес корабельный хирург. — Паштетную корочку надобно взрезать крайне осторожно. Все лишнее должно выйти, а все, что надо, остаться.

Николя уронил голову на подушку. Неужели кошмар все еще продолжается? Иначе как понять ту чушь, что несет Семакгюс?

— Опъясните ему, — сказала Катрина. — Разве вы не видите, что он все еще не в зебе? Он думает, что все еще предит.

— Вы совершенно правы, дорогая! Николя, вы помните, как два дня назад, около полудня, вас доставили домой? Так как кучер узнал вас, он известил слуг, что по дороге вы потеряли сознание. Вас привезли домой, и господин де Ноблекур тотчас вызвал своего врача. Но еще раньше сюда, словно воронье на поле битвы, слетелись оба квартальных эскулапа.

— И что они со мной сделали?

— Да в сущности ничего. Они слишком долго спорили. Пускать кровь? Не пускать кровь? А если пускать, то сколько? Обычные споры. Помните, как некогда Декарт. Хорошо еще, что они не стали прижигать ваши самые обширные ссадины. Единственное, что им удалось сделать, так это влить в вас настойку лауданума, отчего вы так долго и проспали. Эти коновалы решили, что ваши гуморы застоялись и могут произвести злокачественные изменения в вашем организме. Словом, утверждали, что болезнь ваша крайне опасна! А так как мудрая Катрина тотчас послала за мной Пуатвена с каретой, я прибыл и смог оценить истинное положение дел. И, надо сказать, прибыл исключительно вовремя!