Вернувшаяся из праха - [3]

И в тот же миг яркая медаль зажглась посередине ее золотистой груди. Свет вспыхнул, огоньки зароились под потолком, как тысяча пчел лета, угрожая в полете воспламенить сухие стропила. Казалось, весь чердак закружился в вихре света и жара. Каждая перекладина, каждая дранка, каждая дощечка застонала, когда Тимоти поднял руки, чтобы защититься от роящихся огоньков, глядя сквозь пальцы на пламенеющую грудь Неф.

— Огонь! — кричал он. — Факелы!

— Конешшшно, — прошипела старая-старая женщина.

— Факелы и огонь. Ничего не остается. Все сгорает.

И с этими словами вся конструкция дома, построенного задолго до Геттисберга и Аппоматокса,[4] задымилась на ее нагруднике.

— Ничего не остается, — кричала Сеси отовсюду сразу, а светлячки и пчелы ударялись о стропила, опаляя их. — Все уходит!

Тимоти моргнул и наклонился, чтобы рассмотреть получше крылатого человека и спящую девушку (Сеси), Невидимого Дядюшку, пролетающего, как ветер сквозь облака и бураны, как волчья стая, проносящаяся по полям почерневшей пшеницы, как летучие мыши, пожирающие луну в замысловатом зигзаге полета, рассмотреть еще две дюжины теток и дядьев, двоюродных братьев с сестрами, которые сейчас шагали прочь из города по всем дорогам. Или парили в поисках приюта над деревьями уже за милю от города, пока освещенное факелами безумие толпы исторгалось вначале из грудной клетки старой Неф, а потом полилось за окном, подобно потоку лавы: множество людей пешком, на мотоциклах и автомобилях, в буре криков, застревающих в гортанях.

Как раз тогда Тимоти почувствовал, что пол уходит из-под ног, как будто с другой чаши весов резко убрали груз, ведь все разом прыгнули за борт, и, отряхнувшись, скелет дома вырос до небес, порыв ветра мгновенно высосал пыль из опустевших комнат, взвихрил кисею на окнах, распахнул парадную дверь, приветствуя ее широким проемом, факелы, огни и обезумевшую толпу — милости просим!

— Все уходит, — замер вдали голос Сеси.

И она покинула их глаза, уши, тела и сознания, вернулась в свое тело, что ожидало внизу, и понеслась так легко и быстро, что ноги ее не сбили росы с полуночных трав.

— А теперь, — сказала старая Неф, — быть тебе моим спасителем, дитя. Бери меня и неси.

— Не смогу! — пожаловался Тимоти.

— Я — семя одуванчика, пушинка чертополоха. С твоим дыханием я воспарю, а удары твоего сердца поддержат меня в полете. Ну же!

Так и оказалось. Одним выдохом, одним касанием руки запеленутый дар, что старше Спасителя и разошедшихся вод Красного моря, был поднят с чердачного ложа. И, поняв, что сможет нести эту горстку костей, обернутую в грезы, Тимоти шмыгнул носом и помчался.

В миле от дома, что превратился теперь в погребальный костер, который омрачил клубами дыма небо, затянул луну грозовыми облаками, Тимоти остановился под деревом, там, где многие из его двоюродных братьев с сестрами, а возможно, и Сеси с ними, останавливались передохнуть, и тут вблизи затормозил фермерский рыдван, и водитель высунулся в открытое окно. Пожарище вдалеке, а у дороги — ребенок.

— Что это там? — Кивком он указал на пылающий дом.

— Если б я знал, — сказал Тимоти.

— А что это ты несешь, мальчик? — мужчина нахмурился, глядя на сверток под мышкой у Тимоти.

— Да так, собираю я это, — ответил Тимоти. — Старые газеты, комиксы, журналы. Хлам да мусор. — Сверток зашуршал на ночном ветру. — Отличный мусор, классный хлам.

— Как я когда-то. — Фермер усмехнулся. — Сейчас, правда, бросил.

И он поехал дальше.

В дверь легонько постучали, и Дуайт Вильям Олкотт поднял взгляд от разложенных фотографий, только что присланных с раскопок вблизи храма в Карнаке. Настоящее пиршество для глаз, Олкотт был на редкость доволен, а иначе и не ответил бы на стук. Он кивнул, и этого оказалось достаточно, потому что дверь сразу же открылась и в нее просунулась лысая голова.

— Как ни странно, — сказал помощник, — вас спрашивает какой-то мальчик.

— Это действительно странно, — сказал Д. В. Олкотт, — дети сюда обычно не приходят. Я ему не назначал встречу?

— Нет, но он утверждает, что, после того как вы увидите, что он принес, вы обязательно назначите ему встречу.

— Такого на моей памяти еще не бывало, — удивленно протянул Олкотт. — Могу я видеть ребенка? Так говорите, это мальчик?

— Замечательный Мальчик, как он себя рекомендовал, и с древним сокровищем в руках.

— Ну это уж слишком! — Хранитель музея засмеялся. — Впусти его.

— Я уже здесь. — И Тимоти, уже шагнувший в комнату, поспешил вперед, сильно шурша свертком под мышкой.

— Садись, — сказал Д. В. Олкотт.

— Если не возражаете, я постою. Однако ей, сэр, понадобятся два стула.

— Два стула?

— Если Вы не возражаете, сэр.

— Принесите еще стул, Смит.

— Сейчас, сэр.

Два стула были принесены, и Тимоти поднял длинный и легкий, как бальса, дар и разместил его так, чтобы на сверток падал свет.

— Ну-с, молодой человек по имени…

— Тимоти, — подсказал мальчик.

— Тимоти, у меня много дел. Чего ты хочешь?

— Сейчас, сэр.

— Ну?

— Тому назад две тысячи четыреста лет и девятьсот миллионов смертей, сэр…

— О, Боже, это изрядно. — Д. В. Олкотт подал знак Смиту. — Еще один стул. — Стул был принесен. — Теперь ты в самом деле можешь присесть, сынок. — Тимоти сел. — Давай все сначала.