Вернуться в сказку - [362]

У графини получается кое-как вырваться и развернуться лицом к своему обидчику. И она застывает в оцепенении — это тот человек, друг Роя Данла, что схватил её тогда, после похорон Алесии. Вот откуда она слышала его усмешку! Разумеется — ведь ему было так весело тогда — когда он хоронил свою кузину. Анне кажется, что она сейчас просто лишится сил. Её обидчика звали Феликс Кордле. Он, как и Алесия Хайнтс, был племянником короля. В свете о нём ходили разные слухи, один неприятнее другого, но ему, кажется, было на это абсолютно плевать. Он жил только так, как ему нравилось. Делал то, что ему хотелось. Анне было даже завидно — его тоже можно было бы назвать свободным, не будь он рабом своих пороков.

А уж пороков у него было немерено — из всех, что только можно было бы назвать, у него не было разве что тщеславия. Он был непомерно горд, так, что это уже перерастало в гордыню, он был до жути ленив, постоянно нарушал всяческие посты, злоупотреблял винными напитками, менял любовниц и — об этом только ходили слухи, хотя Анна не имела этому подтверждения — любовников так часто, забывая о всяких приличиях, он был желчен — а, следовательно, завидовал, к тому же, он был гневлив — хоть и прекрасно старался скрывать это. Он актёрствовал — то есть, вёл распутный образ жизни. Пару раз Анна слышала, что Феликса видели в каком-то кабаре, при этом — на сцене. Миссис Хоффман никак не могла понять этого человека. Наверное, Чергэн поняла бы — посмеялась бы только, легко вскочила бы тоже на сцену и затопала бы своими каблучками часто-часто, закрутилась бы, завертелась и — захохотала бы…

У Феликса Кордле светлые волосы и светло-голубые глаза — в этом он, как никто другой, похож с Алесией. Они оба кичливо, вызывающе, кричаще красивы. Оба они поразительно обаятельны — могут встать во главе практически любой компании. Оба они восхитительно умны… Они очень сильно похожи. Не знай Анна об их разнице в возрасте — без малого семь лет, — она сочла бы их близнецами. Он выглядит гораздо младше своих двадцати семи лет — едва ли графиня Хоффман дала бы ему больше двадцати, если они не были бы представлены друг другу. Он кажется невинным, очаровательным — в этом, кажется, какая-то особая магия, что его, что Алесии. Что бы он не сделал — он всегда кажется невиновным в этом. Пусть все уже давно знают о его распутном, разгульном образе жизни — его, всё равно, примут в любом обществе.

Феликс Кордле смеётся. Смеётся, запрокидывая голову назад, показывая свою тонкую шею. Пряди его светло-русых волос спадают ему на лоб, когда он немного успокаивается. Впрочем — Анна видит это — успокаивается он только внешне. В душе этот человек никогда не может быть спокоен.

Должно быть, он безумен.

Вечный блеск в его светлых глазах только подтверждает это. Он никогда не бывает грустен или подавлен — всегда бодр, всегда инициативен, всегда… Когда-то давно он даже нравился Анне. Нравился так сильно, что она вырезала из газет — знала бы её мать о том, что её дочурка притрагивалась к газетам — отрывки, в которых говорилось хоть что-нибудь о Феликсе, что как-то призналась сестре в том, что ей бы хотелось иметь письмо от герцога Кордле. Она призналась тогда сестре в том, в чём никогда, ни за что на свете не призналась бы самому близкому для неё человеку — Леону, её брату. И правильно, наверное, что не призналась. Те чувства давно прошли, а в глазах Лео она теперь не стоила бы и ломаного гроша.

Как же хорошо, что она никому больше, кроме Маргарет про это не рассказала…

Какой же она тогда была дурой!.. Как могла не замечать фальши за этой красивой обложкой?! Как могла думать об этом человеке хорошо?! Как она могла считать, что помимо прекрасной внешности — да, он был весьма хорош собой — в этом человеке есть ешё что-то?! Как могла думать, что у принца есть душа — душа любящая, чувствующая, страдающая?! Как могла не видеть той подлости, той непомерной гордыни, той алчности, той пошлости?! Теперь Феликс Кордле стоит прямо перед ней — он крепко держит её за руки и смотрит, наблюдает за ней, выжидает чего-то. В его почти пустых, блёклых глазах отражается тень интереса.

— Отпустите меня, господин Кордло! — требует Анна, предпринимая ещё одну попытку вырваться. — Отпустите же! Я не ваша содержанка, Ваше Высочество! Я…

От волнения она снова переходит на бьёфендское наречье. Слышала бы её мать — снова бы стала охать и ахать. Отец тоже нахмурился бы. Он всегда хотел оттуда уехать — из её светлого, тёплого, солнечного Бьёфенде! Он никогда не любил ту провинцию, в которой ему пришлось столько прожить.

А Анна любила.

Пожалуй, не было ничего дурного в том, чтобы жить бедно, питаться скудно, а целые дни проводить на свежем воздухе, работая. Пожалуй, не было ничего дурного в общении с агратинами. Тем более не было ничего дурного в той благотворительности, которую приходилось оказывать роду Истнордов кочевым и коренным народам Бьёфенде. Анна с сёстрами и матерью самолично шили им одежду, тётя руководила открытой ею же школой для детей коренного населения… Анне нравилась та жизнь. После переезда из Бьёфенде, отец благотворительностью практически не занимался и детям своим этого делать не позволял. Но теперь, когда Анна официально стала графиней Хоффман, она снова могла это делать. Её муж, Георг, хоть и презрительно морщился, когда разговор заходил о нищих и обездоленных, но, во всяком случае, ничего не говорил против того, чтобы его жена этой самой благотворительностью занималась. К тому же, милосердие жило и в его сердце — Юту он приютил просто так, без всякого корыстного или злого умысла. Девочка не могла ему ничего дать взамен той доброты, которую он проявлял по отношению к ней.