Вернуться в сказку - [346]

Алу почему-то думается, что, пожалуй, он будет скучать. Больше, чем по Марии — с той они часто расставались и встречались и раньше, да и чувствовал он себя с ней рядом часто не слишком уютно. В любом случае, Мария — это Мария. Он считал её слишком странной с самого их знакомства. Они были во многом похожи. Они оба совершенно не имели совести, имели схожие идеалы… Даже внешне они были похожи, словно брат с сестрой. Они и были братом и сестрой.

— Мне тоже — жаль… — бормочет Лео неуверенно. — Правда — мне бы хотелось остаться ещё ненадолго.

И Альфонс прекрасно знает, что Мария бы сказала совсем по-другому — сильно ударила бы его по плечу, улыбнулась, сверкнула белыми зубами и сказала бы, что она надеется, что в Академии будет круто, что она сможет повеселиться, что она надеется, что Ал тоже сможет… А Ал ответил бы ей, что он слишком привык к ней, что веселиться ему будет не слишком приятно, на что Фаррел бы лишь рассмеялась, сказав, что Альфонс ошибается — что они оба сумеют прекрасно и интересно провести время. И оказалась бы права. Как это всегда и бывало.

Алесия при прощании тоже вела бы себя совсем иначе — молча обняла бы его, ласково улыбнулась, сказала, что обещает вернуться очень скоро… И соврала бы — она обещала вернуться и тогда, перед поездкой к графу Хоффману, а после в Алменскую империю. Не вернулась… Погибла там…

Бесси бы просто кинулась двоюродному брату на шею, расцеловала, завизжала бы от восторга и радости. Ей было пятнадцать, но на вид ей можно было дать меньше, чем Розе. Почти такая же милая, как Роза Фаррел, и почти такая же независимая и бессовестная, как Мария Фаррел… Подумать только — когда-то Бесси его раздражала. Теперь он был бы рад любому…

Ещё несколько недель назад его пожирала жадность, а теперь, после одного-единственного письма подруги, переданного через Теодора, он чувствовал себя подлецом. И он не знал, какое из ощущений было хуже.

— Что же… — говорит Ал, наконец. — И Лео, я тебя прошу — имей совесть! Пиши мне иногда! Я всегда знал, что совести нет у Марии — поверь, это действительно так, она никогда не отягощала себя ею, — но мне тоже хочется хоть с кем-то пообщаться. Я здесь практически никого до сих пор не знаю.

Отчего-то в памяти всплывает лицо отца, пытающегося как-то помириться — это произошло недели за полторы до того момента, как на Землю явился Седрик Траонт. Быть может, стоило тогда быть чуть гибче? Не так налегать на свои принципы — вот, теперь от них, и вовсе, практически ничего не осталось?

Алу думается, что, пожалуй, один разговор с отцом помог бы ему развеяться. Ему теперь жутко не хватало человека, который бы выслушал его, поговорил бы с ним, не осудил, всё понял… Обычно этим человеком была Мария, придерживавшаяся принципа никогда не осуждать. Потому что «осуждая кого-то, ты лишаешь себя возможности когда-нибудь поступить так же или ещё хуже», как она говорила…

— Да, хорошо! — мигом соглашается Леонард. — Ты тоже мне пиши! Правда, не думаю, что тебе будет так уж скучно…

Скучно… Как могло быть скучно королю с той тучей обязанностей, на него взваленных? Как могло быть скучно человеку, который постоянно должен был находиться в физическом и умственном напряжении? Человеку, вынужденному всё время узнавать что-то новое, как о людях, так и о себе самом? Человеку, который должен был столько времени уделять обязанностям, а не самому себе?

Разве ему было скучно? Нет… Никогда с момента коронации он не обнаруживал себя скучающим. Он не имел даже двух часов свободного времени в день для того, чтобы заскучать. Ему постоянно хотелось спать, хотелось есть, он чувствовал себя уставшим и утомлённым, просиживая целые дни в тронном зале и принимая послов и выслушивая прошения, просиживая ещё больше времени в собственном кабинете над бумагами… Нет, ему за всё это время не было скучно.

— Мне не скучно, — обрывает его Ал. — Мне одиноко.

Да, именно так. Он чувствовал себя чужим, ненужным близким для него людям. Он чувствовал себя полностью опустошённым, будто это он сам погубил кого-то из них… Так и было. Погубил. Хоть и случайно. Не желая того. Желая помочь. И если Леонард немедленно не уедет в Академию, на совести Ала, вероятно, будет ещё одна смерть, которую он никогда не сможет себе простить.

— Но… — бормочет как-то неуверенно Лео.

Отчего-то это раздражает. Это тихое бормотание. Довольно и того, как тихо перешёптывались между собой министры, надеясь, что король не услышит… В тронном зале была какая-то поразительная акустика… Быть может, здесь действовали несколько другие законы физики, нежели на Земле, а быть может, всё дело было в использовании каких-то заклинаний — магии… Ал толком этого не знал.

Но в последнее время молодой король отдаёт предпочтение чёткой и громкой речи — она кажется ему более правильной, более логичной и правдивой… Ему очень хочется верить, что так есть в действительности, хотя Браун прекрасно знает, что это совсем не так — эффективно соврать можно и громко. Скрыть что-то можно всегда. Обязательно найдётся какая-нибудь лазейка.

— Не перебивай! — пресекает возражения Альфонс, и Кошедблату кажется, что всё-таки, Ал постепенно свыкся со своей ролью. — Я здесь совершенно никого не знаю. Все окружающие меня здесь люди — чужие для меня.