Вернуться в сказку - [325]

Леонризес иногда трудно было просто смотреть на это вечно улыбающееся за пределами его собственной комнаты лицо Вейча. Он улыбался, когда его кто-то бил, когда его ругали учителя, когда его лишали сладкого или заставляли писать глупые строчки в качестве наказания, когда Эниф или кто-то другой давали ему подзатыльники и затрещины, когда она, Леонризес, качала головой и делала ему очередное замечание, когда у него что-то болело, даже в прошлом году, когда Эйбис слёг с высокой температурой и страшной болью в горле — он улыбался…

Пожалуй, княжна бы подумала, что он улыбается постоянно, что он просто не может воспринимать жизнь серьёзно, как воспринимают её другие, но… Один раз, проходя ночью на кухню за стаканом воды, она случайно увидела, как за плохо закрытой дверью на кухню, лёжа на сундуке, тихо ревел Вейча, как плечи его постоянно дрожали, как Эниф плакала вместе с ним, как она гладила его по голове и что-то шептала — что именно Леонризес не расслышала… На кухню, разумеется, княжна тогда заходить не стала. Не нужно, чтобы кто-то знал о том, что она видела, как эти двое ревели ночью из-за какого-то пустяка…

Двое идиотов… И она не лучше.

— Да что я — виноват, что ли, что умнее тебя и могу справиться с экзаменом без часов зубрёжки?! — огрызается ей в ответ. — Эй! Как умерла? Почему? Зачем она умерла в ночь перед экзаменом?

Эниф отвешивает Вейча ещё один подзатыльник. И Леонризес думает, что в этот раз Эйбиса ударили сразу по двум причинам. Всё-таки, было даже весело от того, что этот парень не умел держать язык за зубами…

— Люди не выбирают, когда им умирать, идиот! — шипит девушка раздражённо. — Она же не повесилась или не застрелилась, она от болезни умерла, дурень! И, знаешь ли, успеваемость у тебя похуже моей будет!

Когда Вейча пытается что-то сказать, судя по его выражению лица — отшутиться, ему прилетает ещё один подзатыльник от Монтаганем. Чуть менее сильный, чем предыдущие два. Кажется. Во всяком случае, парень не ойкает, как только рука Эниф опускается на его затылок.

Леонризес думается, что она даже завидует вот таким отношениям этих двоих — таким простым и понятным. Почти весёлым. Искренним. Они часто шутили, смеялись вместе… Как оказалось — плакали тоже вместе. Леонризес никогда не понимала их обоих… Но завидовала… Отец всегда говорил ей, что прежде чем завидовать, нужно понять. Иначе, ты сам накличешь на себя беду. Но тут она завидовала этой лёгкости, этой простоте… Ей всегда думалось, что между Эниф и Эйбисом отношения совсем иные, нежели между Мирой и Феликсом… Во всяком случае потому, что Монтаганем человек куда более хороший и добрый, нежели Андреас. Последнюю можно было в чём-то сравнить с самой княжной — умная, ответственная, но холодная почти до жестокости.

— Эй! — возмущается парень. — А теперь-то за что?!

Княжна переводит взгляд на Эсканора. Тот даже немного улыбается, а к щекам его прихлынуло хоть немного краски. Совсем бледным он выглядит даже страшно… Мицар, кажется, разделяет её мнение. Во всяком случае, он перестал прятаться за неё и стал держаться чуть вольнее.

— Я тебя достаточно хорошо знаю — снова какую-нибудь дурацкую шутку придумал! — чуть повышает голос Эниф. — Сейчас не время для этого!

Вейча строит обиженное выражение лица, но скоро снова расплывается в улыбке. Идиот. Пожалуй, Леонризес сколько угодно могла его так называть. И даже не только про себя. Эйбис никогда не отличался обидчивостью. Он совершенно спокойно реагировал на всяческие обвинения в свой адрес. Только отшучивался. Хотя, возможно, и не так спокойно, как думалось Леонризес до того дня, когда она обнаружила его плачущим. Всё равно. Раз он не обижался при всех, значит, он был достаточно силён, чтобы не показывать при всех своих эмоций.

— Спасибо, Эниф, — говорит Феликс, садясь на диван. — Ты всё поняла правильно — мне не до шуток. Вы же знаете, что её мама долгое время была у меня гувернанткой. Она мне почти родной человек.

Вот как… Леонризес примерно понимала, что могла значить для человека гувернантка. Особенно в том случае, если один из родителей по какой-то причине тобой не занимался. У Эсканора мать, кажется, умерла при его рождении. И он как-то говорил, что сильно завидует Мире. А потом говорил, что очень сочувствует Эниф, что, хоть и не в полной мере понимает её чувств, так как свою мать он даже не помнит, знает, что это такое — остаться без одного из родителей.

— Тоже оденешь траур? — робко спрашивает молчавший до этого Мицар.

Все замолкают. А княжне думается, что зря отец из всех мальчишек-пажей прислал именно его. Нужно же было иметь хоть какой-то такт! И он не был Вейча, которому всё спускали с рук, прекрасно зная, что он за человек. Леонризес постоянно было стыдно за Мицара. Конечно, порой он был неплохим слугой, но иногда… Собеседник, впрочем, из него явно был неважный. Да княжна и смирилась с этим давно, только вот иногда тот поражал её ещё большей глупостью, нежели она в нём подозревала.

Конечно, это было не очень-то приятно — знать, насколько Мицар, всё-таки, глуп. Впрочем, он был слугой. А со слуги достаточно уже того, что он был весьма сильным магом и весьма прилежным учеником. Больше от него никогда и не требовалось. Он был исполнителен, старателен… Что ещё нужно? Он совестливо выполнял свою работу, за которую, Леонризес была уверена, ему неплохо платили. Больше ничего и не требуется.