Вернуться на «Титаник» - [19]

— Учитель врёт! Они били меня за то, что я неправильный, — расплакался Гарольд, — и плевали в меня. А он ничего не сделал!

— Ну и? Ты не мог просто убежать?

— Не мог, — покрутил Гарольд головой, — их было много, папа! Их было человек двадцать! А он просто смотрел! Что я им такого сделал!?

— Мда, — поднялся Фредерик, — после такого, я думаю, в школу ты больше не пойдёшь.

Гарольд взглянул на отца.

— Буду как Джесси?

— Джесси тоже не пойдёт. Прежде всего потому, что тут нет школ для девочек, а ближайшая аж в Лондоне, — ответил Фредерик, — она будет туда ездить с мамой, а вот что с тобой делать? — снова глянул он на сына.

— Не знаю, — ответил Гарольд и опять расплакался, — папочка, прости меня за то что я такой неудачный!

— Ха! — рассмеялся Чарли, — ещё и нюня!

Уильям молча слушал и смотрел на братьев, то на одного, то на второго.

— Чего головой крутишь? — спросил его Чарли.

— Да вот думаю, — ответил Уильям, — а если мы этих шпингалетов поодиночке выловим и надаём им тумаков за Гарри, ты со мной?

— Хм, — не то усмехнулся, не то прорычал Чарли, — чтобы они потом на нас своих папочек натравили? Это тебе не Мелкшам, Уилл![7]

— А ещё говорил, что я трус! — вскричал Гарольд, рассерженно посмотрев на Чарли, — да ты сам трус! Ты не можешь защитить меня, а только смеёшься, когда мне больно! Зачем я вообще родился!? Чтобы меня все пинали за то, что я католик? Да? Был бы у меня настоящий брат, он бы так не говорил!

Гарольд убежал наверх, захлопнул дверь в детскую и, упав на кровать, расплакался.

— Приезжать сюда было нельзя, а оставаться там тоже было нельзя, — расстроенно проговорил Фредерик и присел за стол.

— Не смей его обижать, Чарли, — строго произнёс Фредерик, глянув на старшего сына, — он не такой как все. Он мечтатель. Он добрый и наивный. И привык доверять людям. Это моя вина в том, что он стал таким. Что из него теперь вырастет?

Отец задумался.

— Давай лучше мы будем тебе в мастерской помогать? — тихо попросил Уильям отца.

— Чтоб в мастерскую — ни ногой! — глянул в ответ Фредерик.

— Почему? — не понял Уильям.

— Потому что я так сказал, — в пол голоса ответил Фредерик и на минуту замолчал, — если хочешь мне помочь, — добавил он, — иди успокой Гарри.

— Да, папа, — кивнул Уильям и пошёл в детскую, вслед за Гарольдом.

— Что у тебя? — Фредерик перевёл взгляд на Чарли.

— А мне что делать? — ответил Чарли, — меня взяли учеником на завод, в соседнем квартале.

— Хорошо, — Фредерик облегчённо вздохнул, — поработаешь пока, а там будет видно.

— Почему это, пока? Разве нам не нужны деньги? — удивился Чарли.

— Мне нужно, чтобы ты защищал своих братьев, а не унижал бедного Гарри, — словно не слыша его сказал Фредерик.

— Но он должен расти мужчиной, папа! — воскликнул Чарли.

— Если его унижать, из него вырастет тряпка. Понял? — посмотрел Фредерик на сына.

— Понял, — пробурчал Чарли в ответ.

На следующий день Гарольд в школу не пошёл. Он вообще две недели не выходил из дома, стесняясь своего фингала. Потом фингал начал сдуваться, исчезать и скоро пропал совсем.

Тогда Гарри начал гулять. Сада тут не было, было шумно, и мальчик полюбил ходить за город, где обнаружил небольшой родник из которого бежал тонкий ручеёк.

Гарольд попытался там строить плотину, но это ему скоро надоело. Он просто сидел возле родника, смотрел на воду, и вдруг он обнаружил у себя необычный талант. Он умел сочинять настоящие стихи! Маленькие, простенькие, но самые настоящие. Не такие как раньше. Они ему понравились. Мальчик решил сюда приходить каждый день, подумав, что этот родник волшебный. И конечно же без Уильяма. А Джесси и сама не могла. Она сидела с младшим братиком. Что делала Лилли, Гарольд не знал, потому что Лилли никогда ему ничего не рассказывала, а друзей больше у Гарольда и не было.

«Плохой город», — решил Гарри и размечтался, как он обязательно когда-нибудь, уедет из Фулема, встретившего его так неприветливо…

…После Мелкшама и его приветливых соседей с их посиделками и тортиками, фулемские обыватели стали откровенным шоком для Августы и всех, без исключения, детей. С первого же дня местные барышни Августу долго изучали, провожая взглядами, молча, после чего шёпотом принимались её обсуждать, не особо подавая признаки хоть малейшего дружелюбия. И предметами разговоров становилось всё. От шляпки до походки, от возмущения появлением католички до откровенной зависти. И каждый поход в лавку за продуктами становился настоящим испытанием. Особенно угнетало то, что зачуханые обитатели улочки, в рваных башмаках и с грязными ушами, корчили из себя «белую кость и голубую кровь».

Читать тут никто не умел, но вот писать не уставали…

Где-то через неделю в дверь постучали. На пороге стоял полицейский. Он молча оценил Августу и так же молча, кивнув, прошёл в дом.

— Здравствуйте миссис Гудвин, — хмуро поздоровался полицейский, — на вашу семью поступают жалобы.

— Жалобы? — удивилась Августа.

Выбежавшая с кухни Джесси обняла мать и молча уставилась на полицейского.

— Да, жалобы от вашей соседки, мисс Фриды Хокинз, — ответил полицейский доставая из папки бумагу исписанную с обоих сторон.

Августа опешила.