Вернуться из смерти - [29]

  Боясь потревожить кроху-племянника, Барген растерянно замер на пороге. Сестра стояла к нему спиной и, качая на руках сына, негромко пела. Барген вслушался в сколенские слова, и идиллическое настроение будто ветром сдуло. Но какая-то сила мешала одёрнуть сестру. И он слушал, слушал песню о той, кем в Алкрифе ещё долго будут пугать детей.

  Цепью железной к столбу привязана,

  Во вражьей столице она стоит.

  И приговор ей читают неправедный,

  Заживо он её сжечь велит.

  Искры достаточно - и побежит огонь

  По штабелям просмолённых дров.

  Чтобы все знали - хозяев не тронь,

  Иначе будет конец твой таков.

  Только не слышит она слова гнусные

  И кровожадный рёв вражьей толпы.

  Речь её, взгляд обращены в будущее -

  То, за которое отдала жизнь.

  Барген помнил: всё так и было. Кто бы ни сочинил песню, он знал, о чём писал - даже если не видел казнь своими глазами. Именно тогда впервые зародилась эта странная мысль... Очень странная, если вспомнить, кто и как обратил их с сестрой в рабство. И уж совсем странная для главного королевского оружейника, обязанного Амори всем. Помнится, тогда Барген задавил эту мысль, заставив себя вспомнить ростовщика, что накинулся на их дом и мастерскую после смерти отца, как шакал на труп, хотя не был кузнецом, и не нуждался в деньгах. Но откуда-то появились ещё долги, и уже по ним брат и сестра были проданы на рабском рынке. Ей было тогда одиннадцать, а ему - десять. Ростовщик был не алком и не баркнеем, нет, он был таким же сколенцем, как и они, как и отец - кузнец Аск ван Стемид. С рабского рынка Бартейла отправилась в Валлермайер, на ложе к какому-то алкскому землевладельцу. Баргену повезло чуть больше - он лишь стал невольником бывшего собрата по касте, кузнеца Онорма.

  Как он мечтал отомстить, расставаясь с сестрой (вполне могло статься так, что навсегда), вопя под ударами плети, засыпая в куче остывающего шлака вместо постели... Но за него отомстили алки. Какой-то рыцарь тоже попал в тенёта долгов, но алк - не сколенец. Ростовщика обвинили в измене, сунули в застенок, и на дыбе заставили признаться во всём, что совершал и не совершал. Ну, а затем "изменник, чернокнижник, убийца детей и скотоложец" был показательно посажен на кол в центре Валлея. В тот день сын кузнеца впервые в жизни испытал благодарность к алкам.

  Но сейчас та мысль снова выбралась на волю. Виной тому, наверное, всё ещё стоявшие в ушах крики тех, кого совали в печь броненосца. Алки переломали гевинцам руки и ноги, чтобы не сопротивлялись. "А ведь они такие же сколенцы, как и ты, - крутилось в голове. - И их убили благодаря тебе. И сколько ещё убьют, когда этот вот "Морской ужас" двинется на Валлей - или, вверх по Эмбре, обстреливая деревни и города?" Наверное, впервые Барген задумался: а стоит ли милость Амори и их благополучие в Алкии той бойни, которую устроят алки на материке?

  "Слушайте, дальние наши потомки,

  Дочери Сколена верной слова:

  Пусть пролились нашей крови потоки,

  Но не опущена голова!

  Нас убивали, сотнями резали,

  И из грудей вырывали сердца.

  Нас даже алки считали бессмертными -

  Нас не согнула и смерть до конца.

  Мы убивали и смерть принимали,

  Чтобы наш Сколен свободным вновь стал.

  Чтоб наши дети рассветы встречали

  Не в кандалах ржавых, что для раба.

  Пусть нас святоши, ханжи проклинали,

  Цель нашей битвы свята и чиста:

  Пусть бы и в ад мы навечно попали,

  Лишь бы восстала из праха страна.

  "А! - уже почти привычно отогнал неприятные мысли Барген. - Как будто у нас с Бартэйлой есть выбор!" Но тихая, торжественная песня сестры настойчиво звучала в комнатке над детской кроваткой, сработанной каким-то сколенским рабом. В ней звенела спокойная уверенность в правоте дела восставших. В том, что в конце обязательно будет победа - надо только не сдаваться и продолжать сражаться. Какой бы безнадёжной не казалась борьба сейчас, как бы больно ни было терять друзей и залечивать раны. Эта уверенность очень не нравилась Баргену - ведь для них с сестрой победа восставших станет кошмаром...

  Слушайте, дальние наши потомки

  Слово вступившей за родину в бой:

  Пусть вас не сломят труды и дороги

  Земли, что приняла нашу кровь.

  Пусть города, где живёте вы, краше

  Будут, чем даже мечтали бы мы,

  Пусть наша родина станет прекрасней,

  Чем мог бы стать даже рай иль мечты.

  Пусть не найдут вас несчастье и горе,

  Не закрадётся пусть в дом ваш беда,

  И о войне нашей пусть лишь из хроник

  Будете вы узнавать иногда.

  Памятников в городах нам не ставьте,

  Если железа будет с лихвой:

  Итак страна вся да будет нам памятью -

  Мы ведь её заслонили собой.

  Верую: настанет утро Победы,

  Стихнет свист стрел и мечей тяжкий лязг.

  На том стою, крепче нет моей веры,

  Веры Эвинны ваны Эгинар.

  - Замолчи, слышишь! - как затравленный зверь, прохрипел Барген. Сестра даже подпрыгнула от неожиданности, - Ты забыла, кто мы? Стоит хоть кому-то из алков, или даже местных сколенцев, это услышать...

  - И кто же? - спросила сестра с удивившей Баргена твёрдостью. - Кто? Пока в нас нуждаются, Барген, нас будут кормить, но держать на коротком поводке. Но представь, что будет, когда война кончится? И когда нам на замену найдут подходящего алка?