Вернуться, чтобы уйти - [71]

Стараясь не смотреть в сторону мертвого подпалого, он один конец веревки, догадливо сунутой дедом Макаром в переметную суму, накинул на коровью шею, другой привязал к луке седла, но вскарабкаться потом на высоченного коня так и не смог. Ноги и руки от пережитого страха стали ватными, кружилась голова, к тому же, из разодранного надбровья хлестала кровь, застилая темной пеленой глаза. Содрогаясь от жалости к самому себе, мальчик без сил опустился к конским копытам. Он знал, что если сейчас потеряет сознание, то молодые волки, сторожащие с овражьего угора каждое его движение, враз сведут с ним счеты за своих мертвых родителей.

— Боженька, спаси и помилуй меня грешного! Спаси и помилуй! Спаси и помилуй! — прижимаясь к нависающей конской голове, взмолился он, вспомнив слова, с которыми в трудную минуту обращалась к Богу умершая по весне его бабушка Фекла.

С верха оврага долетел протяжный вой — это молодые волки, задрав к лунному диску острые морды, завели по родителям поминальную волчью песню. От надсадного воя задрожала осиновым листом комолая корова, и даже по захрапевшему Орлику волнами побежала знобкая дрожь.

И тут свершилось чудо… Уняв дрожь, Орлик ткнулся теплыми мягкими губами в шею Андрюхи и, встав перед ним на передние колени, наклонил к земле косматую гриву.

— С-с-спасибо!.. Ты услышал меня, Боженька! — всхлипывал пацаненок, перекатываясь с конской гривы в седло…

Овраг остался далеко позади, но протяжный, с тоскливыми переливами вой осиротевшей волчьей стаи колотился то совсем рядом, за спиной, то впереди, то звучал из темноты откуда-то сбоку.

По следу идут, бирючи проклятущие! Не отстанут, пока своего не добьются.

Перепуганную корову волчий вой подстегивал, как пастух кнутом, она бежала во всю коровью прыть и, если вой раздавался рядом, жалась к Орлику вздрагивающим боком, и путалась у него под копытами.

Пацаненок время от времени собирался с силами и, привстав на стременах, в надежде увидеть огоньки жилья, до рези в глазах вглядывался в темень. Но вокруг простиралась лишь глухая степь, освещенная тусклым лунным светом. Скоро на лунный диск наползла рваная черная туча, и стеной повалил мокрый снег. Косые полосы снежных зарядов в считаные секунды одели в белый саван степь, корову, лошадь и маленького всадника.

Чтобы не вылететь из седла от порывов ураганного ветра, пришлось Андрею завязать повод на луке седла и вцепиться двумя руками в конскую гриву, полностью вручив свою судьбу Орлику.

Почувствовав свободу, конь трепещущими ноздрями втянул в себя воздух и крутанулся на месте, вслушиваясь в завывания ветра. Потом, круто изменив направление движения, уверенно шагнул навстречу борею и постепенно перешел на размашистую рысь. Корова старалась не отставать от него.

Уткнувшийся в конскую гриву, закоченевший пацаненок хоть и не отдавал себе отчета в происходящем, но догадывался, что ему надо полностью довериться умному животному. И еще он понимал, что если сейчас заснет, то свалится с коня и неминуемо погибнет в этой ревущей ураганной ночи.

А под утро, когда силы совсем уже оставили его и поплыли перед глазами цветные круги с немигающими волчьими глазами, Орлик вдруг резко осадил на месте и призывно заржал. Из снежной круговерти донеслось еле слышимое ответное ржание. Ошалелым мычанием откликнулась на него корова и, оборвав веревку, бросилась в ту сторону. Скоро из занимающихся рассветных сумерек показались несколько всадников с дымными факелами в руках.

Позже пацаненок узнал, что это конюх Макар Матвеевич, встревоженный его долгим отсутствием, собрал молодых казаков на его поиски.

При виде всадников цветные круги перед глазами пацаненка закрутились с бешеной скоростью и вдруг рассыпались на множество волчьих глаз, полыхающих церковными свечками. В наступившем сразу же беспамятстве, похожем на падение в глубокий черный колодец, опять в упор смотрели на него собравшиеся из осколков желтые глаза издыхающего подпалого, и не было у него более сил уклониться от них.

Подскочившие казаки, растерев его снегом, влили в рот какую-то обжигающую, дурно пахнущую жидкость и завернули с головой в мохнатую горскую бурку.

— Гли-ка, у коровы шкура лоскутьями!.. С бирючами комолая встренулась… — слышались удивленные возгласы спасителей.

— Хвать брехать, с бирючами встренулась — не разошлась бы.

— Ли разошлась как-то!

— Казаки, выходит, платовский малец отбил безрогую у волков-то, а?!

— Выходит, отбил. Добрый казак из пацана получится!

— В платовскую, крепкую породу, в платовскую! — одобрительно заметил Макар Матвеевич и, словно очнувшись, ударил себя по коленям: — Чем я думал, старый пень, когда в ночь искать скотину мальца наладил. Бог дал, обошлось, а зарезали б волки его аль жеребца колхозного — опять бы шкандыбать старому Макару по гребаному колымскому этапу…

— Все путем теперича, Макар Матвеевич, не причитай дюже! — ощерился калмыцкой стати молодой казак.

— Дюже не дюже, казаче, а нагайка Тихона Григорьевича по моей дубленой шкуре, чую, зараз погуляет.

Так и вышло. Когда казаки внесли бредящего пацаненка к Тихону Григорьевичу в курень, тот выслушал Макара Матвеевича и наотмашь полоснул по его горбатой спине нагайкой.