Вернуть Онегина - [12]

Любовь – это не позы, а много поз – это уже не любовь.

Во всем остальном они были похожи на начинающих послушников храма Любви, чьи святые истовые помыслы предназначены в первую очередь душе, а не телу, и которых каноны любовного писания надежно защищают от ереси языческих извращений. Это значит, что если даже к тому времени их слух и был затерт обильным упоминанием разнузданных способов совокупления, чьей энергией до предела насыщен разговорный русский язык, то воспринимали они их не иначе, как неприличные фигуры речи, а вовсе не как любовную энциклопедию. Или еще проще – их забавы по-прежнему осеняла невинность.

Кстати, с тех пор как год назад он велел ей следить за речью («Речь – музыка ума. Каков ум, такова и музыка» – сказал он), она сделала большие успехи. И пусть она говорила еще не так гладко, как ему хотелось, но от базарных словечек она избавилась, отчего в минуты негодования, подыскивая им благозвучную замену, трогательно запиналась.

Между тем, воодушевленная февральской любовной революцией, открывшей ей путь к светлому и счастливому будущему, Алла Сергеевна при всякой возможности чутко прислушивалась к интимным откровениям подруг, отбирая из их прихотливого опыта то, что могло ей пригодиться. Например, помимо скабрезных, пропущенных ею мимо ушей деталей, она узнала, что есть дни, когда заниматься ЭТИМ женщине безопасно и особенно приятно. Есть, конечно, и другие дни, но эти самые безопасные.

В этом месте она, помнится, навострила уши и допросила подругу с пристрастием, и вот почему: аккуратный и заботливый Сашка, пользовавшийся резинкой только находясь в крайнем возбуждении, во всех остальных случаях не спеша добирался до последней черты и освобождал себя в чашу ее живота, что, конечно, делало ему честь, но лишало половины удовольствия. И Алла Сергеевна, заботясь о милом, задумала проскользнуть в приоткрытую природой не то по забывчивости, не то по халатности дверь. Такое случается с женщинами, чья любовь на первых порах печется об удобстве и интересах партнера больше, чем о собственных.

В конце июля такая возможность ей представилась, но она ею не воспользовалась. Следующий раз ее алтарь окропился кровью за несколько дней до его отъезда, и она, твердо решив снабдить его напоследок незабываемым воспоминанием, в последний момент снова испугалась, но затем переборола себя и объявила ему свою волю. Он поначалу растерялся и, может, даже испугался – за нее ли, за себя ли, но она была убедительна и притворно беспечна, и он решился. Вначале чуткий и робкий, он к концу потерял голову, и можно себе представить, под знаменем какого цвета произошла их теперь уже августовская революция. Он был в неописуемом восторге, она, напротив, смущена и обеспокоена.

Другой на его месте поцеловал бы партнершу и сказал: «Было классно!», но не Сашка. Он поцеловал Аллу Сергеевну с негаснущей нежностью и сказал: «Вот теперь мы с тобой настоящие муж и жена…», чем подтвердил наличие у себя стойкого семейного инстинкта.

Потом они проделали то же самое еще раз, но уже с осторожностью, и суммарный среднеарифметический результат их открытия, кажется, убедил ее, что после такого потрясения изменить ей с москвичками он уже не сможет.

Это сейчас она понимает, чем рисковала, но тогда, в пору великих физиологических открытий она углублялась в неведомую страну, руководствуясь самоотверженными желаниями, чужим опытом, случайными советами и только потом инстинктом самосохранения. Слава богу, новичкам везет не только в карты.

И все же постелью их любовь не исчерпывалась, а только подогревалась. К этому времени Сашка находился в том редком возвышенном состоянии, когда многократно утоленное желание не только не заслоняет от любовника душевных достоинств его возлюбленной, а напротив, способствует открытию все новых и новых.

Они часто бывали в гостях, в том числе у ее пэтэушных подруг, и столичный статус ее возлюбленного высоко вознес ее в их глазах. Она в то лето и вправду была хороша – свежа, упруга, искренна, безмятежна, щедра, сердечна, с волнующей смесью зарождающейся женственности и запыхавшегося отрочества. И рядом с ней его глаза – восхищенные и преданные.

9

Он уехал, наговорив ей толстую тетрадь нежностей и укрепив ее дух жаркими заверениями. Из-за его матери она не смогла пойти на вокзал и, сидя дома, смотрела на часы и воображала: вот прибыл поезд, вот он, стоя у вагона, слушает дурацкие напутствия матери, вместо того чтобы целовать на прощание ее, свою тайную жену. Вот он поднялся в тамбур и, может быть, поглядывает сверху, выискивая ее украдкой в толпе. Вот объявили отправление, вот поезд тронулся, и она, невидимая, машет ему рукой и, спотыкаясь, спешит за вагоном, и вот уже грузный поезд, растолкав железными плечами соседние составы, стал сном…

Два дня она припудривала заплаканные глаза, а затем, как уже не раз бывало, укрылась от печали в рутине бытия.

На заре жизни одни девушки мечтают о светлом, другие мечтают криво и нехорошо. Все устроено так, что даже необремененные грандиозными жизненными планами простушки вынуждены в эту пору трудиться над своим духовным содержанием, в котором, как в паутине должен запутаться спутник их жизни. Что же тогда говорить про целеустремленных девушек – особенно если они желают жить в Москве!