Вернусь, когда ручьи побегут - [34]

Сон был из тех редких, памятных, которые по силе переживаний сильнее самой реальности. Александра сидела на земляном полу под дощатым грубым навесом. Была душная темная ночь. Горел костер. Вокруг суетились люди в полосатых халатах и накрученных на головах повязках, лиц не разглядеть. Место дикое, нечистое, караван-сарайного происхождения. Рядом сидел, поджав ноги по-турецки, Мурат. Он здесь был своим. Саша опустила голову и при свете огня увидела змею, подползающую к ее босой ноге. Змея молниеносным движением обхватила гибким телом щиколотку и медленно поползла вверх по голени. «Не шевелись», – сказал Мурат. Саша оцепенела. Пресмыкающееся не торопилось, терлось скользко о ногу, достигнув колена, приподняло маленькую головку, выстрелив в воздух раздвоенным языком, и взглянуло прямо в очи своей жертве. Гадина наслаждалась ароматом высекаемого ею страха. Сделав зигзаг, с длинной оттяжкой поползла выше по голому бедру. Саша почувствовала осторожное примеривающееся прикосновение змеиных зубов. Это длилось вечность. Ну давай, давай уже, ползучая, тюкни, впрысни яд в кровь и закончи пытку! Тварь медлила, определяясь в своих намерениях. Подтянула хвост, продвинулась еще на один виток, привстала и опять заглянула в глаза. «Она хочет в солнечное сплетение ужалить», – догадалась Саша. И с подползающим к животу невыносимым ужасом проснулась.

Яростно, длинно звонил телефон.

– Я так и знал, – сказал голос папы Ромы в трубке. – Ежи еще не закончил читать сценарий, а я уже по твоему лицу понял, что ты умотаешь в Питер. Ты меня слышишь?

– Да.

– Что у тебя с голосом? Спишь, что ли?.. Группа с утра собралась на студии, машина заказана, все сидят, ждут появления ее величества…

– Так получилось.

– Дорогуша, ты подписала договор, тебе выплатили недурственный гонорар… А теперь выпендриваешься, потому что тебе не понравился режиссерский сценарий. Вместо того чтобы спасибо сказать.

– Снимите, пожалуйста, мою фамилию… как автора сценария.

На другом конце трубки возникла пауза.

– Камилова! С тобой не будет работать ни одна студия. Ты забываешь о специфике нашей профессии – волка кормят ноги.

Александра молчала.

– Слушай, Саша, не глупи. – Тон его стал мягче. – Если ты это сделаешь, подведешь студию. И меня. Будет скандал.

– Я не хочу участвовать в этом чернушном кино.

– Хорошо, не участвуй. В принципе, так для всех будет лучше. Просто оставим тебя в титрах как автора. Одного из двух авторов, – поправился он. – Деньги уже по бухгалтерии прошли. Только не вставай в пятую позицию. Хотя бы из уважения ко мне. Договорились?

Александра все еще чувствовала след змеиных зубов на своем теле.

– Делайте как хотите.

– Ну вот и славно. – Помедлив, он добавил: – Надо быть гибкой, Саша. А ты – чугунная.

– Что это значит?

– Гибкий человек – как тростник: согнулся и снова выпрямился. А ты стоишь насмерть, потом даешь трещину и рассыпаешься на куски. Подумай об этом, детка. Будь здорова.

Саша повесила трубку. Вот и всё. Все провода перерезаны, связи с общественностью порваны. Кругом – руины. Разруха. Ногу поставить некуда.

Молодец, Александра!

Она взглянула в высокое, до потолка, зеркало, оскалилась, сделала свирепую гримасу, скрючила пальцы, запрокинула голову и издала гортанный резкий звук, который называла тувинским горловым пением. Низкая раскатистая вибрация срезонировала где-то в самой утробе. Александра хватанула воздуху ртом и наддала сильнее, вдохновеннее: «У-а-о-а-йа-о!» Так она шаманствовала довольно долго, выводя рулады с нарастающим воодушевлением. Затем шлепнула ладонями по ляжкам, скинула бархатную курточку, стянула юбку, подпрыгнула, широко расставив согнутые в коленях ноги, и закрутилась в бесноватой воинственной пляске, нещадно лупя пятками по паркету, потрясая невидимым копьем, издавая боевой клич, звериный рык, трубный глас. Отзывчиво звенела посуда в буфете, пальчиковые листья пальмы метались в такт ее телодвижениям, ошалевший кот скатился с дивана и, прижав уши, рванул вон из комнаты. «А, Василий, сукин кот!» – закричала она и понеслась вслед за зверем. Кот, спасаясь от преследования, метался из спальни в детскую, из детской в кухню, оскальзываясь на вощеном паркете, и, забившись в угол, расширенными зрачками смотрел, как мчится на него хозяйка, топая, подпрыгивая и улюлюкая: умудренный, он знал ее как свои пять когтей на лапе и охотно подыгрывал, правдоподобно изображая жертву. Из нижней квартиры постучали по батарее парового отопления. «А плевать я на вас хотела!» – вскричала Александра, выбросила руки в стороны, как крылья хищной птицы, вобрала голову в плечи, завертелась волчком вокруг своей оси, набирая обороты, все быстрее и быстрее, все больше входя во вкус, упиваясь пришедшей вдруг свободой. Тело уже не принадлежало хозяйке, исполняя свой собственный независимый танец без всяких усилий с ее стороны.

Стало весело, легко, безгрешно. Вероятно, это и называют катарсисом.

Охрипшая, мокрая от пота, она наконец остановилась, перевела дыхание. Из зеркала, обрамленного старинной рамой, на нее смотрело человекоподобное существо, полу, безусловно, женского, немытое, нечесаное, только что сошедшее с Лысой горы. Александра замерла, прикрыла глаза и услышала, как внутри, где солнечное сплетение, где жизненный центр, тоненько, чисто звенит серебряный стерженек, ни с чем не сравнимый, верной тональности звук, смысл которого был понятен и восхитителен: «Я есмь! Я живая! И я буду!»