Вернусь, когда ручьи побегут - [33]

– Когда мерещится, креститься надо, – посоветовал он.

Она почувствовала себя как загипнотизированный больной, которого погрузили в сон с пленительным видением, а затем обокрали, вернув к действительности.

После Бологого прикончили бутылку. Сашу немного отпустило. Прапор говорил без умолку, и она почувствовала нечто вроде признательности к незатейливому попутчику.

– Я так и знал, что не дашь! Не поймешь вас, женщин, – рассуждал завхоз. – Вот я тебе про Тамарку рассказывал. Та-а-ак она меня зацепила, аж в глазах мутилось, но ведь не давала! И условия случались, и хата была, и койка с бельем, чтоб по-человечески, – ни в какую. А знаешь, когда дала?

– Когда?

– А вот сидели на 23 февраля у старшины, все как положено – стол, шампанское, все с женами, – так она меня в ванную поманила и возле унитаза отдалась. Еще помню песню играли… «Шы з гарен, та-та-та-та-та». – Его качнуло, он опустился на корточки, прижался спиной к стене и мутно посмотрел на Сашу снизу вверх. – Я тебе знаешь что скажу? Интересная ты женщина, образованная, видно… может даже, замужем, но… – Он покачал головой, скривил рот.

– Что «но»? – спросила задетая Александра.

– А бесхозная какая-то. – Он зевнул с протяжным подвывающим звуком, обнажив полурядье стальных зубов – вероятно, память от меткого кулачного удара в челюсть. С трудом поднялся и уже совсем слипшимся голосом пробормотал самому себе: – Пора, Михайло, в люлю.

Саша отвернулась к окну и подумала, что если распахнуть настежь дверь и выбросить себя на полном ходу в темноту, то ничего принципиально не изменится: произойдет плавный переход в небытие – из небытия же.

Поезд прибыл в Питер рано утром. Едва начало светать. Саша рассеянно побродила по пустому залу Московского вокзала и, вместо того чтобы спуститься в метро, пошла в буфет – выпить, что ли, кофе. Кофе в вокзальном буфете был «из ведра», но горячий. Немолодая супружеская пара за соседним столиком «встояка» деловито завтракала остатками курицы, верно недоеденной в поезде. Женщина то и дело выпрастывала из оренбургского платка подбородок быстрым косым движением головы и время от времени проверяла ногой под столом присутствие чемодана, перетянутого ремнем. Ее спутник в армейском тулупе ел сосредоточенно, молча – заправлялся на целый день. Приехали, видно, по делу, на добычу. Вид четы странным образом успокаивал, наводя на мысль, что жизнь, в сущности, проста и непобедима.

Часы показывали восемь пятнадцать. Муж Вадик стоит в этот момент в кухне перед раскрытым холодильником и, почесывая затылок, соображает, чем позавтракать. Сонная Танечка собирает портфель. Через полчаса они выйдут из дома, и Вадим проводит дочь до школы. Можно потихоньку трогаться без риска столкнуться с ними в подъезде. От метро Саша пошла пешком, проигнорировав услужливо подошедший трамвай. Идти было легко: дорожная сумка с вещами осталась в Москве, у Юры. Покинув вчера утром его квартиру, она так и не вернулась. После читки режиссерского сценария у шефа на дому, оправдавшего самые худшие ожидания, ноги сами понесли на Ленинградский вокзал. Уехала не попрощавшись. Московский вояж закончился. Уложилась в два дня.

Без пяти минут девять, уже подходя к дому, Александра замерла на полушаге, увидев выбежавших из подворотни мужа и дочь. Сашу не заметили – торопились. Разминулись в нескольких шагах. Она стояла посередине тротуара и смотрела в их спины. Впервые заметила, что Вадик стал сутулиться, а Танина шубка, перехваченная ремешком, коротковата и изрядно подвытерта. Обе фигуры, маленькая и большая, удалялись, союзно держась за руки, оставляя смутное впечатление заброшенности и неблагополучия.

Темная пещера квартиры встретила родным, теплым запахом дома. Кот Василий выбежал навстречу, мирно потерся о сапог. «Привет, Васенька, – сказала Саша, проведя рукой по мягкой шерстке, – ты меня сейчас лучше не трогай, я противная». Скинула пальто в прихожей, бросила его на спинку стула. Прошла в гостиную, присела на диван. Хотелось принять душ и смыть с себя все чужие, враждебные запахи, содрать мочалкой старую кожу, и пусть нарастет новая – чистая, розовая, невинная. Сил двигаться не было. Взгляд зацепился за лежащее на журнальном столике казенное письмо, адресованное Камиловой А. Е. Она взяла в руки конверт и ощутила неприятное покалывание в кончиках пальцев.

Письмо было из издательства. Почтенное государственное издательство сообщало, что, в связи с изменившейся политической, экономической и финансовой обстановкой в стране, оно не может выполнить возложенных на себя обязательств по изданию книги Камиловой Александры Евгеньевны, согласно договору от такого-то года такого-то месяца, заключенному между автором и издательством; в результате повышения цен на бумагу и полиграфические услуги издательство оказалось в критическом финансовом положении и публикация произведения в сложившихся условиях принесет убытки, выходящие за рамки бюджета организации. Поскольку договор был нарушен издателем, автору будет выплачен гонорар в размере трех тысяч рублей и возвращено право на публикацию рукописи в других издательствах. С уважением… Иными словами, плод долгих трудов – книга, уже бывшая в наборе, рассыпана. А до этого были три унизительных года на «листе ожидания» в издательстве. Письмо выпало из рук и соскользнуло на пол… Она подняла его, бросила на стол и почувствовала в душе спасительное равнодушие, почти покой. Откинула голову на подушку, прикрыла глаза и незаметно соскользнула в дрему.