Вернусь, когда ручьи побегут - [3]

Шрифт
Интервал

Другим Ваниным коньком была работа. «Счастье – в жизни, а жизнь – в работе». Иван говорил о ней так же самозабвенно, как о танках, но понять, чем он занимается, было практически невозможно. Я смотрела на черно-синий ноготь на указательном пальце его левой руки (словно по нему регулярно били молотком, не давая зажить) и вспоминала смутно отдельные слова, указывающие на его профессиональную принадлежность: настройка, наладка, какая-то фабрика или научно-производственное объединение. Ваня доверительно рассказывал драматические истории про обугливающиеся в момент включения реле и взрывающиеся котлы, словно все эти годы я как верный напарник стояла у него за спиной, обутая в диэлектрические калоши, и с жадным вниманием наблюдала, как он обматывает голые провода изоляционной лентой.

Если честно, у нас с Ваней не было решительно ничего общего. Наши интересы не пересекались ни в одной точке. Встречаясь или разговаривая по телефону, мы никогда не обсуждали текущую жизнь, словно не было у нас семей, жен-мужей, детей, разводов, увольнений с работы, проблем, где добыть деньги и куда пойти учиться. О том, что Иван стал отцом, я узнала случайно, заметив как-то в его прихожей пыльную коляску-шезлонг. Вероятно, тогда же и он открыл для себя, что у меня есть дочь, на год младше его собственной. Коляску Ваня передал мне по наследству. Так что наши дочери, можно сказать, выросли в одной коляске, не догадываясь об этом. Через несколько месяцев после той встречи Иван позвонил мне и, запыхаясь, сказал, что в гастрономе «Петровский» только что выбросили дефицитное детское питание в баночках, и я удивилась его житейской сметке. Мы не были друзьями. Он не интересовал меня как мужчина. Он вообще меня не интересовал. Но иногда, прощаясь глубокой ночью после наших посиделок, мы горячо и долго целовались в коридоре, а потом забывали друг о друге – на месяцы, годы…

Вернулся Ваня, морозный, с блестящими глазами, вытащил из-за пазухи бутылку водки и победоносно потряс ею в воздухе.

– Добытчик! – усмехнулась я.

Он достал из холодильника сало, подвядшую квашеную капусту и пачку пельменей. Я одобрительно кивнула: «То, что доктор прописал!» Ваня варил пельмени в мятой алюминиевой кастрюльке и рассказывал эпизоды из армейской жизни. Тема была не новой и крайне опасной. От армии мостик легко перекидывался к боевому оружию, ко всему этому бряцающему мужскому арсеналу.

– Вань, – мягко свернула я, – а помнишь, как той зимой после армии ты нагрянул ко мне на дачу?

– Еще бы! – живо отозвался Иван. – Я тогда чуть не околел, пока тебя отыскивал.

Узнав от моих родных, что я провожу студенческие каникулы в заснеженном одиночестве, Ваня на ночь глядя рванулся ко мне на дачу. На той даче был он всего один раз, когда мы с нашим 10 «а» катались на лыжах. Ваня пробивался в кромешной тьме среди сугробов, пытаясь по памяти отыскать мой дом, – не нашел, побрел обратно на станцию, на середине пути снова вернулся, обнаружил следы лыж и едва заметную тропинку в снегу, которая вела к даче, узнал, обрадовался, но рано – в окнах не было света.

– Но чутье мне подсказывало, что ты там. Я обошел дом с другой стороны – снегу вот столько, – Ваня провел ладонью выше пояса, – и увидел лучик в заднем окне.

А я услышала яростный стук в дверь и чей-то голос: «Свои!» Голос показался мне знакомым. Сжимая в одной руке топор, я приоткрыла дверь в морозную мертвую ночь и увидела прямо перед глазами бутылку шампанского. Потом проявилось чужое лицо с заиндевелыми бровями и усами. У меня екнуло сердце, я крепко сжала древко топора обеими руками. «Сашка! – весело сказало лицо. – Топор-то брось, а то зарубишь ненароком!» Передо мной стоял здоровенный, крепкий черноглазый мужик, мой одноклассник… Я не видела Ваню больше двух лет.

Мы расположились около буржуйки, в единственной отапливаемой в доме комнате, где с трудом размещались тахта, столик и сундучок. Я потрогала Ванины обледеневшие брюки. «Снимай штаны, будем сушиться». Ваня смутился. Я отвернулась. «Ну, пледом, что ли, обернись». Пока мы разговаривали, пили шампанское и ели со сковородки макароны с тушенкой, уходила последняя электричка в город. Спать нам пришлось вместе, в брезентовом спальнике, который ссудил мне старший брат на время моего добровольного отшельничества.

– Да-а, ночка еще та выдалась, – хмыкнул Ваня. – Я лежал и пытался ровно дышать. Боялся тебя задеть, коснуться ненароком… Думал, не дай бог, ты догадаешься, что… ну, это… ты понимаешь. А ты спала как сурок. Я потом думал много раз, может, ты ждала, что я начну к тебе приставать, а я как болван…

– Вань, начал бы приставать, убила бы.

– Я примерно так и думал.

Он разложил пельмени по тарелкам. Мы выпили, и я почувствовала воодушевление.

– Ваня, ты тогда еще мальчиком был?

– Да, – просто признался он.

– А когда это с тобой случилось в первый раз? – Вероятно, я еще находилась под впечатлением моей встречи со Стасиком, иначе бы не рискнула задавать своему однокласснику такие интимные вопросы.

Ваня честно задумался.

– Года через два… да, точно, мне было двадцать два. – Ваня усмехнулся. – Кстати, после школьного вечера встречи. С нашей одноклассницей. Только не спрашивай, с кем. Она ко мне подошла, в глаза посмотрела и сказала: «Ты еще девственник? Пойдем, дурачок, я тебя почикаю».


Рекомендуем почитать
Дорога в бесконечность

Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.


Замри и прыгни

Удачливая бизнес-леди садится за руль и мчится в ночной лес. Заехав вглубь, не глуша мотора, затыкает выхлопную трубу, закрывает окна, двери…Это не больно. Тихая сладкая смерть. Она здорово придумала!Вдруг свет фар — прямо в глаза. Кого принесло в такое время? Зачем?В автомобиле за деревьями незнакомая женщина глотает горстями таблетки, чтобы… тоже?Так они встретились. Теперь им вместе предстоит пережить крах прошлой жизни, предательство любимых мужей, боль, стыд, нищету. И не просто пережить — отомстить…


Межсезонье

После взрывов жилых домов в конце 90-х обычная московская семья решает уехать за границу. Бежит от страха, от нестабильности, от зыбкости и ощущения Межсезонья – неустроенности, чувства, что нигде нет тебе места. Бежит по трудной дороге, которая ведет вовсе не туда, куда хотели попасть сначала. Старый мир рассыпается, из Вены Европа видится совсем другой, чем представлялась когда-то. То, что казалось незыблемым – семья, – идет трещинами, шатается, а иногда кажется, что вот-вот исчезнет навсегда, будто ее и не было.