Верность - [9]

— Ты так разговариваешь, будто я в чем–то виновата!

Сергей улыбнулся.

— Дурочка! Ни в чем ты не виновата! Вот ты Ахматову наизусть знаешь, а про степь не знаешь. Как суховей урожай сжигает, не видела.

— Не очень надо!

— Но, если мы так расползлись по континенту, значит, кому–то до нас это было надо.

— Ну, хватит! Степь далеко. Расскажи что–нибудь веселое!

И Сергей врал, как они с дядей Левой и его приятелем, захватив цепного кабеля Тузика, на выходные поплыли в лодке по Ишиму. Пацаны верили, а Ксения смеялась, потому что недавно смотрела этот фильм: там на одной нудной ноте — как везде — лицедействует знаменитый и бездарный народный актер…

Потом Сергей шабашил в Туве, на Алтае. Ксения была слишком маленькой, чтобы понимать все. Из прошлого выступали заколоченные накрест окна крайних домов на безымянных станциях, зазвучало Сережкино: «а представляешь, как тоскливо живут, хотя б километрах в десяти от железной дороги!» За прикрытыми веками замелькали пьяные мужики, бескрайняя тайга из киножурналов, и Сережка, убеждавший Ксюшу, что он все это видел «вживую»…

Папа и дядя Жора с коллегами из института до «наушников» тоже ездили в отпуск на шабашку. Вернувшись, отец купил маме модный сарафан из варенной джинсы. «Строй отряд» кандидатов и докторов наук по обыкновению отмечал приезд у Каретниковых. Говорили про дом и новые квартиры. У Каретниковых подрастала дочь. У Красновских «разнополые дети». Сколько Ксюша себя сознавала, столько папа и дядя Жора ходили после работы «отрабатывать жилье», когда уже и надежды не было, что институту оставят долгострой. Мама и тетя Маша посмеивались, что руки у их мужей в редкой степени бестолковые. Но мужчины считали себя знатоками ремесел и мастерами, потому что росли в деревне, могли сбацать на гитаре попурри из песен Окуджавы, кое–как натянуть между деревьями детский гамак, подправить разводным ключом руль велосипеда и исполнить множество пустяковых фокусов, которых полно в запасе у всякого русского человека. В детстве Ксюша свято верила в мастерство папы, коль он умел изобразить пальцами на стене теневого зайца с мигающим глазом. В четыре руки папа и дядя Жора действительно закончили ремонт. Квартиры друзья выбрали рядом.

Сарафан надолго стал последней дорогой вещицей Каретниковых, а новая квартира последним, крупным везением.

Даты, лица, все смешалось…

…Блеклое утро дремало за окном. Ксения из постели осмотрела много раз виденные бронзовые цветы на обоях и островок осыпавшейся штукатурки у стержня люстры, веселую рожицу, нарисованную на стене над спинкой стула и карандашную дату заселения в квартиру. Ксения не ощутила прежней боли, но жуткое чувство утопления в окружающем мире и растворения в нем. Она поднялась и накинула халат. Машинально вскинула к глазам запястье. Золотые часики с браслетом бережливо покоились на столе.

На кухне отец докурил сигарету и поискал, куда в переполненную пепельницу воткнуть окурок. Воняло табачным перегаром. На плите пыхтел чайник. Ксения выключила свет и опустилась на табурет.

— Ложился? — спросила она.

— Да. Немного поспал.

— Боря здесь?

— В большой комнате. Спит.

— А дядя Жора?

— Что дядя Жора? — отец покосился на дочь: забыла, что ли? — Уехал с Вовкой за Серегой.

Он вздохнул. Помолчали.

— Что будем делать? — спросила Ксения.

Оба избегали смотреть в глаза. Отец усилено потер спинку носа. Поднялся и долго прикуривал от плиты. Он уворачивался от пламени, чтобы не опалить густые брови. Ксения не вытерпела: «Папа!» Тогда он выпрямился, обуглил наконечник сигареты и сладострастно затянулся.

— Думаю, Боря прав. Переезжай к нему. Или к Наталье Леонидовне…

— А дальше? Съедутся гости. Как ты это представляешь?

— Ну, как, как? — Он беспомощно хлопнул по бедрам и сел. — Не знаю, Ксюх!

Допустим, они договориться о переносе регистрации, о банкетном зале. Но, как? И во сколько это обойдется? Они не Боря! Хотя, и у зятя карман не бездонный. «Стройка»! А им придется клянчить, одалживаться. Родственники, друзья поймут. Но Каретников пригласил свое новое начальство. Ему выдали «премию» под свадьбу — подарок от коллектива. Беспроцентную ссуду. Как им объяснить? Чего огороды городили, если теперь все отменяется? Он заискивал, занятые люди отложили дела, обещали прийти. А Борис! Его гости! Им то он, что скажет? «Эх, Сережка, Сережка!»

Александр Николаевич исподлобья посмотрел на дочь. С детства набалованная! Но ведь детство, когда–то заканчивается! Мертвого не воскресишь. Надо думать о живых. «Свинство! Свинство! А ведь это сын моего друга!» У Каретникова засвербело в горле и носу, и он прикурил от окурка новую сигарету.

Главное, конечно, было не в хлопотных пустяках, а в том, что дочь беременна, и откладывать свадьбу больше нельзя. Ныне, конечно, мать одиночка не диво, но к чему мудрить при живом отце?

Дочь что–то говорила. Каретников прислушался.

— Пап, ты не все знаешь. Я не все рассказала. Свадьба невозможна…

Ксения покраснела и закрыла глаза.

— Ну, что там еще за тайны мадридского двора? — проворчал отец и внутренне напрягся от нехорошего предчувствия.

— Не могу, — прошептала дочь. — Думала: так проживу, а не могу даже сказать…