Верность долгу - [6]

Однако главным своим делом Егоров полагал в то время подготовку солдат и молодых офицеров (все, кто не бывал на передовой, казались ему юнцами) к тому ужасу, который им предстоял. Он не пугал, но и не приукрашивал. Учил смотреть правде в глаза и щедро передавал свой опыт, то новое, чему научился в боях. Его авторитет и педагогический дар были отмечены: командир полка сделал капитана Егорова своим помощником по боевой подготовке.

И солдаты, и офицеры уважали капитана за прямоту, справедливость и пунктуальную точность. У него не было любимчиков. Он был ровен в обращении, без панибратства и заискиваний. Когда в октябре его вызвали в действующую армию для нового назначения, в приказе по 196‑му пехотному запасному полку отмечалось:

«…Имея за собой боевой и служебный опыт и отличаясь большой энергией, капитан Егоров вносил в дело обучения рот своего батальона все те требования, которые выработались условиями современной боевой обстановки. В течение четырех месяцев пребывания в полку капитан Егоров являлся незаменимым работником, как помощник командира полка, в деле боевой подготовки рот, так равно и в деле обучения и воспитания гг. офицеров своего батальона»[14].

В родном 132‑м пехотном Бендерском полку за ним закрепили 12‑ю роту. Однако, даже не приняв ее, он был откомандирован в Ригу на должность помощника руководителя вторых курсов прапорщиков 12‑й армии, где пробыл более двух месяцев. 27 ноября 1916 года А. И. Егорова произвели в подполковники. За несколько дней до нового года он вернулся в свой полк.

Революционный 1917‑й

132‑й пехотный Бендерский полк занимал позицию на правом, более низком берегу Западной Двины, между деревнями Булла и Ускур и на островах Рингмундсгоф и Куринский. Батальоны размещались в убежищах-землянках, сырых, плохо вентилируемых и слабо отапливаемых двумя, а то и одной кирпичными печками. Стены и проходы между нарами были обшиты жердями.

За день снегом заносило окопы и ходы сообщения. Чистить приходилось осторожно, большей частью ночью, чтобы избежать обстрела противника.

Подполковник Егоров несколько раз в день проделывал путь к позициям и затем к деревням Вистуль и Миссинь. Ему было поручено наблюдение за командами: учебной, саперной и траншейных орудий, гренадерских и маршевой рот. Вместе со старшим врачом полка и полковым комендантом производил трехдневный доскональный санитарный осмотр полка. Всюду грязь и антисанитария. От печей никакого тепла, только дым. Телогреек, ватных шаровар и овчинных полушубков не хватало. Солдаты мерзли. Рапорты Егорова содержали конкретные предложения, но никто ими не интересовался.

Новый год представлялся годом перемен. О близости революции писал в своих стихах Владимир Маяковский. Другой известный в то время поэт, Велемир Хлебников, длинным строем непонятных, на первый взгляд, дат подводил к обоснованию неизбежности скорого падения монархии. Даже такая правая газета, как «Новые дни», в номере от 3 января писала: «Никогда еще житейские события не заставляли так близко чувствовать что-то высшее… А кто чувствует это высшее, величественное и грозное, тот полон озабоченности, какого-то священного беспокойства, тот и пытливо всматривается в даль будущего, ощущаемого в тревожности и необыкновенности каждого переживаемого дня…»

Ожидание какого-то выхода из создавшегося тупика проникло и в армию. Егоров особенно хорошо понял это, когда в январе вновь прибыл в Ригу на две недели все на те же курсы прапорщиков. Здесь он встретился с латышскими офицерами, тяготевшими к большевикам (позже они возглавили Исколастрел — Исполнительный комитет объединенного Совета латышских стрелковых полков). Через них познакомился с последними новостями, доходившими до передовой с опозданием.

Настораживало все: и декабрьское убийство Распутина, и беспрерывная смена министров, так называемая «министерская чехарда» (в январе 1917 года вместо Трепова председателем Совета министров стал Голицын, вновь сменили военного министра, все больший вес приобретал ставленник Распутина Протопопов). Совет министров иронически именовали «кувыркколлегией». Россия стояла накануне событий, которые должны были дать ответ на многие вопросы, выдвинутые жизнью.

Однако и Февральская революция, свергнувшая самодержавие, не ответила, как вырваться из империалистической бойни, как справиться с порожденной войной и хищничеством правящих классов разрухой, как предотвратить катастрофу, к которой катилась страна.

В обстановке, когда многомиллионные массы впервые потянулись к политике, на время самой многочисленной партией в стране стала эсеровская. На это имелось много причин: лидеры большевиков, гонимые царским правительством, были в то время либо в эмиграции, либо в ссылках и тюрьмах; большевиков бросали под пули на передовую; вместо сознательных пролетариев в городах оказались те, кто еще плохо разбирался в сложностях политической борьбы.

Росту эсеровской партии немало способствовала практиковавшаяся ею система коллективного приема новых членов. Среди так называемых «мартовских» эсеров насчитывалось много интеллигентов, студентов, офицеров. В эти же дни членом партии социалистов-революционеров стал и А. И. Егоров, позже возглавивший партийную фракцию в дивизионном комитете.