— Как в заграничном журнале, — сказала она. — Я недавно видела такой.
Она сказала это как высшую похвалу, но мама испугалась.
— Как это «такой»? Похожий?
— Ну… такой же красивый. Похожий.
Мама совсем разволновалась.
— Если они похожи, то мне надо этот только порвать. Тогда он представляет чью-то копию. В лучшем случае — подражание. Где ты видела? Чей журнал?
Зойка точно не помнила, кажется, чешский. А может быть, наш, рижский. Она совсем не думала, что так растревожит маму. На другой день принесла от Веры этот журнал.
— О-ох! — вздохнула Галина Сергеевна с облегчением. — Ну это же совсем не то. Что же тут общего? Тоже красиво? Это другое дело.
Мама повеселела и убедительно доказала, что эти костюмы просто различны, а не похожи. Рига показывает новейший европейский стиль: множество застежек-«молний» на бортах, карманах, даже рукавах. А у нее, у Галины Сергеевны, куртка в духе народов Севера: глухая — застежки скрыты, — цельная, с меховым орнаментом по низу. Как ненецкая малица, только, конечно, укороченная. И шапочка из нерпы. Все это создает северный колорит.
Видно, это и оценило строгое жюри на выставке.
Зойка подумала о золотой медали в портфеле, засмеялась и пошла еще быстрее.
Николая Максимыча расстроило признание жены. Уже два года как она вернулась домой, а ее все терзают сомнения. Ах, как непросто ей опять утвердиться в жизни после почти десятилетнего пребывания в своем особом мире.
Николай Максимыч готовил Зойку и Анну Даниловну к возвращению Галины. Она многому-многому будет удивляться, ей многое будет казаться необычным, потому что за эти годы действительно все кругом изменилось.
— Так что не надо удивляться ее вопросам, — говорил Николай Максимыч, — и тем более показывать свое недоумение. Она постепенно привыкнет.
Она действительно постепенно привыкла, но сначала… Первое, что ее ошеломило после операции, — десять лет, которые она находилась в больнице. «Десять лет, — повторяла она. — Неужели?..» Значит, ей теперь тридцать пятый, а не двадцать четыре, как было… А Коле, Николаю Максимычу, тридцать девять. А дочери… может ли быть? Такая девочка…
Николай Максимыч приехал на первое свидание один. Сестра провела его в кабинет врача.
— Ну вот, все отлично, — сказал Илья Ильич. — Она умница, послеоперационный период идет гладко.
Николай Максимыч не совсем понял, что значит гладко: это температура, швы или?.. Он медлил с вопросом, а доктор уже ответил:
— Совершенно ясная голова. Умница просто.
— Да? Ну вот… вот так… — пробормотал Николай Максимыч и переставил чернильницу на столе. Доктор поставил ее на место:
— Давайте перекурим… пока никто не видит, и пойдем.
В коридоре Илья Ильич предупредил:
— На пять минут. И не волноваться. И никаких информации.
Голова больной была забинтована до глаз. Быть может, поэтому Николаю Максимычу в первый момент лицо показалось незнакомым. А может быть, потому, что глаза эти, серо-голубые, с широкими зрачками, смотрели так пристально, а главное, так осмысленно, что делали лицо живым и теплым, несмотря на восковую бледность. Неподвижной маски, бездумной и плотной, которая приводила Николая Максимыча в безнадежное отчаяние, больше не было. Он заметил это сразу и остановился.
— Здравствуй, Галя, — сказал хрипло.
Бледные веки ее закрылись и открылись снова.
— Голос непохож, — сказала Галина. — А сам ты похож. Я узнала тебя сразу, еще там, за дверью… по тени на стекле.
Николай Максимыч обернулся и глянул на дверь, как будто там могла быть еще эта тень. Узнала. Значит, только теперь узнала впервые? Илья Ильич у окна рассматривал какие-то рентгеновские снимки.
— И голос похож, — сказал он, не поворачивая головы. — Поперхнулся просто.
— Сядь, — попросила Галина, — а то мне неудобно смотреть. — Седо-ой, — прошептала она, и глаза ее стали влажными.
— Пустяки, — поспешно сказал Николай Максимыч. — Это неважно.
— А тебе правда уже тридцать девять?
— Ну да. Тридцать девять.
— И неправда. Через восемь дней только будет.
— Умница! — радостно засмеялся Николай Максимыч. — Помнишь?
Он взял руку Галины и легонько стиснул ее в своих ладонях. Вошла сестра со шприцем в руках:
— У меня инъекция.
— Уходим, уходим. — Илья Ильич закрыл папку.
— Ну, Галя, — Николай Максимыч поднялся, — поправляйся.
Галина первый раз повернула голову и легонько поморщилась:
— Подождите. Что-то еще? А-а, Зоя?
— Вот такая, — Николай Максимыч показал себе по плечо. — Скоро увидишь. И мама еще бодрая. Все хорошо, — и помахал на прощанье рукой, одними пальцами.
На втором свидании Галина была тревожной. Она о чем-то думала эти дни. Конечно ей было о чем думать.
— Коля, — начала она, — вот прошло столько лет, а я все тут и тут…
— Но это уже позади. Не надо об этом.
— Я не о себе, — проговорила она быстро. — А… как же ты… столько лет?
— А я ждал тебя, — сказал он просто.
— Я уже знаю, — губы ее дрогнули. — Мне Илья Ильич рассказал.
— Ну что ты, Галя. Мы с тобой это пережили. Теперь…
— Я знаю. Ты — человек редкий. Чем я сумею отплатить… — она волновалась, покусывала губы.
— Своим возвращением. А я совсем не редкий.
— Редкий, — сказала Галина твердо. — И доктор так сказал, и сама я понимаю. Не каждый бы столько ждал.
