Вернись в дом свой - [9]

— Я это дело так не оставлю.

Люди притихли. Все помнили прежние выступления Баса, его неизменно жесткую позицию. Но у многих он вызывал и уважение: никогда ничего не добивался для себя, постоянно ходил в одном и том же костюме, в одной и той же серой с большим козырьком фуражке, ботинках с галошами: в его холостяцкой квартире были только самые необходимые вещи (с женой разошелся, считая ее мещанкой: душу готова отдать за модные шляпки, юбки, одних туфель на высоких каблуках купила три пары, да еще дознался — ее сестра была вывезена в Германию), не пил, не курил и весь отдавался работе. Вернее, не столько работе, сколько службе.

В зале поднялся шум. Распахнулась дверь, в зал с трудом протиснулись несколько человек, еще несколько притулились у входа. Майдан видел, что теряет власть над собранием, и в это время взгляд его упал на сидящего в третьем ряду высокого, осанистого, седовласого Доната Прохоровича Беспалого. Донат Прохорович слыл чудаком, а может, умело выдавал себя за него; коллекционировал фарфор, любил древнегреческих поэтов и, когда на каких-либо вечерах институтская молодежь, перебрав через край, просила его почитать что-нибудь из древних, Донат Прохорович, поколебавшись немного, гордо откидывал со лба седую прядь и вдохновенно начинал по-гречески: «Муза, скажи о том многоопытном муже, который…» Различные неофициальные бумаги он часто подписывал так: «Донат Беспалый, выдающийся гуманист двадцатого века». Он знал толк и в архитектуре, и в строительных материалах, и в оперной музыке, и еще бог знает в чем, поэтому люди зачастую затруднялись определить границу чудачества настоящего и напускного. Временами от него можно было услышать на редкость разумное суждение…

Беспалый сидел крайним в третьем ряду, уперев правую руку в подлокотник кресла и склонив на нее голову, дремал или делал вид, что дремлет, удобно отгородись от царившего в зале гомона. И когда Майдан, обратись к нему, спросил его мнение, тот принял руку, тряхнул седой гривой и, все еще как бы пребывая во власти дремы, сказал:

— Я присоединяюсь.

В зале грохнул дружный хохот.

— К кому вы присоединяетесь, Донат Прохорович? — улыбаясь, спросил Майдан: было видно, что он доволен ответом. Возможно, даже надеялся на что-то подобное, хотел снять напряжение в зале, направить заседание в другое русло: в серьезном деле всегда можно спрятаться за шутку, сказать лишь то, что нужно для протокола, окончательные же выводы относительно Ирши пусть делает другая инстанция. На защиту молодого проектанта встал главный инженер, а им еще вместе работать и работать. Где он найдет такого одержимого, талантливого помощника, правда, в чем-то наивного, немного грубоватого, но неистощимого в идеях, только успевай их просеивать, перепроверять своим трезвым умом да внедрять, и тебе обеспечены благодарности, премии, награды. Важно еще, что сам Тищенко безразличен к почестям и не претендует на место директора. Как-то Майдан пошутил: «Возможно, меня переведут на другую должность, так ты приглядывайся, тебе сидеть в этом кресле». Тищенко тогда испугался не на шутку: «И я с тобой, Денис Иванович». Майдан боялся, не забрали бы у него Василия Васильевича, и потому на похвалы в его адрес там, наверху, в главке, министерстве, скупился.

Сейчас, глядя с улыбкой на Беспалого, он с радостью поддержал его игру, повторив еще раз:

— Так к кому вы присоединяетесь?

— К тем, которые… ну… — напряженно искал ответа Беспалый.

— Победят, — подсказал Решетов.

— К большинству, — наконец нашелся Беспалый. Но поскольку большинство еще не было определено, и, сам того не ожидая, Беспалый обозначил для всех вопрос, в зале не засмеялись.

— Сколько я вас помню, Донат Прохорович, вы всегда присоединялись, — не меняя добродушного тона, заметил Майдан.

Карие, выцветшие, умные глаза Беспалого смотрели грустно и слегка виновато. Только теперь Майдан заметил, что Вечирко еще стоит на трибуне, давая понять собравшимся, что сказал далеко не все. Майдан нахмурился, углы рта резко опустились.

— Вы что-то хотите добавить? — недовольно спросил он.

— Да, хочу, — негромко подтвердил Вечирко, по-прежнему не поднимая глаз и тем самым как бы давая понять, что говорить ему об этом неприятно, но ничего не поделаешь, придется: того требуют обстоятельства. — Существует мнение…

— Чье мнение? — перебил Тищенко.

Вечирко поднял голову, посмотрел в глаза Тищенко, будто извиняясь перед ним, как младший товарищ перед своим старшим руководителем, но и призывая к объективности.

— Сложилось такое мнение. — Вечирко натянуто, показывая, что ему далеко не весело, улыбнулся. — Так вот, существует мнение, что проект Ирши сделан под влиянием некоторых вредных веяний. Даже в самом здании заметна… — Он помолчал и отчеканил в тяжелой тишине: — Склонность к вычурности, осужденной нашей общественностью. Именно такое направление было сурово раскритиковано прессой. Посмотрите хотя бы на эту фотографию. — Он достал из бокового кармана журнал и положил на стол перед Майданом.

— Ну при чем тут… — еще не постигнув всей глубины обвинения, болезненно поморщился Тищенко.

— Посмотрите, — продолжал Вечирко, — все делается только в погоне за «красотой». Мы совсем недавно, два года назад, официально осудили это направление, однако на поверку выходит, не все поняли серьезность… Тут не просто перерасход материалов и средств, которые мы сейчас из-за недосмотра пускаем на ветер!