Вернись домой, охотник - [5]

Он посадил гравиплан на восточной оконечности острова, на почерневшей земле у знакомых домиков из серого камня. Им навстречу вышли Джордж и Хелин Тояма, улыбчивые седые люди в рабочих халатах, Крейгу все же удалось натянуть на левую ногу ботинок: больно, конечно, но ходить можно, если не зашнуровывать. Хелин сказала ему, что Мидори ушла в ущелье рисовать. Прихрамывая, Крейг отправился по тропинке, которая вела в ущелье. Слева, над обрывом, стояли дома Мидори и семьи Тоямы. Кроме них, никакого населения на острове Бертон не было. Остров считался своего рода святилищем, центром исследований фитонов, и танасис здесь никогда не применялся. Не считая Базы, это единственное место на планете, где постоянно жили люди. Мидори очень любила ущелье. Она рисовала его снова и снова. Крейг хорошо помнил эти скалы с прожилками кварца, водопад, пруд и танец фитонов в лучах солнца (серебристые стволы деревьев придавали этому свету сходство с лунным). Мидори говорила, что такой свет у нее на картинах никогда не получался. Крейг любил смотреть, как она рисует, особенно когда она забывала о нем и начинала что‑нибудь напевать. Милая Мидори. Хорошо быть на одной планете с нею. Сквозь шум водопада и жужжание фитонов Крейг расслышал ее пение; она стояла перед мольбертом у кварцевой глыбы. Услышав звук шагов, обернулась и встретила его улыбкой.

— Рой! Как я рада! А я боялась, что ты все‑таки решишь лететь домой.

Он смотрел на ее изящное маленькое тело в сером платье, на ее тонкое лицо с большими черными глазами, на темные волосы, уложенные в какой‑то детской прическе. В ее голосе было что‑то от птичьего щебета, и стремительной грацией своих движений она тоже напоминала птицу, Крейг счастливо улыбнулся.

— Одно время я жалел, что остался, — сказал я. — А сейчас этому радуюсь.

И он, прихрамывая, подошел к ней ближе.

— Что у тебя с ногой? — воскликнула Мидори. — Ну‑ка иди сюда. Садись. — И она заставила его сесть на камень. — Что случилось?

— Это танасис меня куснул. Ничего страшного.

— Сейчас же сними ботинок! Он же давит!

Она помогла ему снять ботинок, погладила холодными пальцами его опухшую щиколотку, села рядом.

— Представляю, как тебе больно. Как же это случилось?

— Так… настроение было неважное, — сказал он. — Я сел на окружную стену, разулся и стал болтать ногами над танасисом.

— Глупый Рой! А почему, тебе было там плохо?

— Да так как‑то… — Несколько ярких фитонов уселось на его голую щиколотку, и он не стал их сгонять. — Мы теперь ночуем в лесу, сюда не возвращаемся. Все эти новые ребята — «красные кружки». Я опять стал пустым местом…

— Ты хочешь сказать, они считают, что ты до них не дорос? — Я и вправду до них не дорос, в том‑то и дело. Понимаешь, Мидори, у человека вся душа меняется, когда он убивает Красного зверя. Я дождусь того дня, когда на этой планете будет полно Красных Зверей и на Мордене не останется ни одного парня, которого бы вот так одурачили.

— Фитоны не сдадутся, — мягко сказала Мидори. — Теперь это иже ясно. Мы проиграли.

— Вы, белконтийцы, может, и проиграли. А морденцы никогда не отступают.

— Проиграл танасис. Может быть, вы собираетесь стрелять по фотонам из ружей?

— Нет, зачем из ружей. Мы применим эту… транс…

— Транслокацию? Нет, этого нельзя делать! — Она поднесла палец и к губам. — Ведь тогда танасис нельзя будет контролировать в полевых условиях. Я думаю, они не решатся.

— Мы решимся на все, — гордо сказал Крейг. — Те ребята учились на Белконти, и они знают, как обращаться с такими вещами. Другое дело, что…

Фитоны, сидевшие на их головах, плечах и на его голой щиколотке, тихо щебетали.

— О чем ты, Рой?

— Я рядом с ними чувствую себя неучем. Уже два года работаю на кружных стенах, а они только что с Белконти, но знают о фитонах больше, чем я. Если можно, Мидори, расскажи мне что‑нибудь о фитонах. Я хочу им показать, что тоже немного смыслю в этом. Ну вот, например, скажи, фитоны что‑то чувствуют?

Мидори немного помолчала.

— Ты знаешь, — сказала она, — я люблю фитонов. Это удивительные существа. Они одновременно и растения, и животные. На этой планете жизнь едина.

Фитоны, объясняла она, это летающие листья деревьев. А сами деревья связаны между собою. Все корни под землей соединены в одну систему, которая охватывает целый континент. По гигантским корням — «магистралям» соки поступают в любых количествах туда, где они необходимы. Что‑то вроде перистальтики, Дерево и «принадлежащие» ему фитоны составляют единый живой организм.

— Впрочем, — сказала она, — каждый фитон может «ужиться» с любым деревом, и фитоны часто перелетают с места на место. Здесь все соединено в одно целое. Считается, что мы в лаборатории классифицируем фитоны, но ведь это невозможно! Они непрерывно меняются — и по форме, и по химическому строению. Никаких классов тут быть не может. — Она вздохнула. — Ну вот, это самое удивительное, что я о них знаю. Тебе это пригодится?

— Честно говоря, я плохо понял. Я же тебе говорил, что я неуч. Расскажи мне что‑нибудь попроще, чем бы можно их удивить.

— Тогда скажи им вот что. Фитоны располагают системами пластид, и те могут синтезировать практически любые молекулы. Фитоны меняются так быстро, что это даже нельзя назвать эволюцией. Их способность к мутациям для нас просто непостижима. Мы работаем над танасисом, изобретаем новые яды и свободные системы, но со временем каждая из них сталкивается — по чистой случайности — с фитонами и деревьями, которые могут ей противостоять. И фитоны всей планеты получают необходимую информацию — с каждым разом все быстрее. Вот почему у танасиса нет шансов на победу.