Вернадский - [204]
В Дурновском переулке ежедневно формируется невидимая, параллельная официальной, ученая среда, ткется сеть связанных интересами науки людей, которые выполняют известное им одним дело.
В 1935 году в Париже он встретил бывшего сотрудника Радиевого института физика Георгия Гамова, который, будучи выпущенным на заграничную конференцию вместе с женой под честное слово, остался на Западе и работал у Резерфорда. Гамов сразу назвал Вернадскому две причины, по которым не мог возвратиться назад, кратко определив их так: «Террор и бестолочь».
Но всем уехать невозможно. Россия — страна уникальная, огромная. И мало кто берет в расчет, что ее гигантская территория — бремя, и в первую очередь — ученого сословия. Ни у одной другой нации нет такой великой заботы. Более двухсот лет ученые осваивали эту территорию. Они проехали, прошли ее пешком с компасом, теодолитом, с геологическим молотком. Составили карты, гербарии, этнографические коллекции, геологические разрезы, гидрографические схемы и сотни тысяч, миллионы самых важных — первичных — научных документов. Цифры, схемы, чертежи. Теперь все поручено им. Вся шестая часть суши охвачена, и слежение за ней не может прекратиться ни на один день. Оно идет на сейсмических и метеостанциях, на водомерных постах, в лесничествах, в заповедниках, в обсерваториях. На такой огромной территории, кстати сказать, падает много метеоритов. Поэтому его Комиссия по метеоритам приобретает большое значение. (28 февраля они с секретарем Леонидом Куликом устраивают в академии выставку метеоритов, и Вернадский произносит речь.)
Владимир Иванович очень широко представлял себе всю геологическую работу, ее правильную организацию в масштабах такой уникальной страны и постоянно критиковал те бестолковые решения, которые принимали не геологи, а безграмотные функционеры от геологии. Летом 1939 года он написал специальную записку в президиум академии о пагубности объединения всех геологических наук в один институт, о том громадного значения движении, которое началось в геологии с введением в нее атомизма, перспектив ядерной энергии. Он настаивает на создании институтов не в рамках наук, а по проблемам. Предлагал разделить неправильно объединенный Институт геологических наук на четыре: геологический, минералогический, петрографический и геохимический, построить для них здания — инструменты исследовательской работы. Но пока талантливые люди ютятся в случайно приспособленных помещениях и дают минимум эффекта вместо максимума.
Речь идет о проблемах геологии Союза, петрографии Союза, минералогии Союза, геохимии Союза, указывает он. «Эта работа должна идти научные поколения, не может никогда прекратиться, так как научное знание непрерывно меняется — находится не в статическом, а в подвижном, динамическом, состоянии. Непрерывно идет здесь вековой опытный и наблюдательный пересмотр всего научно добытого»>11.
Террор и бестолочь ставят всю такую работу под угрозу.
В Дурновский переулок идут в основном геологи, натуралисты. Им нужен совет, нужна организация экспедиций, институтов. Благодаря квалификации работа поддерживается, несмотря на урон. Трудом и знаниями оберегается хрупкая сфера ума над шестой частью суши. Идет спасение и устройство специалистов. Работа катакомбная, истинный путь и тайные тропы знали только посвященные.
То он устраивает без всяких документов бывшего ссыльного Михаила Ивановича Сумгина в Комиссию по вечной мерзлоте, и тот становится ведущим мерзлотоведом страны. То нужно устраивать специалистов, не подходящих по анкетным данным, в нужные места, а сыновей врагов народа — в учебные заведения. То нужно обращаться в высокие инстанции, чтобы облегчить участь заключенных-ученых в далеком Магадане, таких как А. К. Болдырев и А. М. Симорин. Приехала вдова Грушевского с Украины: нужно выхлопотать ей пенсию. И так десятки, сотни дел. Создается подлинная сеть сопротивления.
Дневники Вернадского — отраженная и точная картина жизни страны. Он пишет без всяких скидок на обстоятельства, открытым текстом. Как же он оценивает происходящее? Его анализ обстановки зависит от понимания человеческой истории вообще. Он исходил из своего представления о том, что является сутью сутей исторической жизни.
«Что было, то и будет: что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Кто не знает чеканных строк Екклесиаста. «Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот это новое, но это было уже в веках, бывших прежде нас».
«Смотри, вот это новое!» — вскричали все при виде революции. «Начало новой эры в истории человечества», — провозгласили официальные идеологи.
Но новыми оказались только жертвы очередного безумия человеческого. С неизменной последовательностью — и чем дальше вглубь истории, тем чаще, — вспыхивали социальные движения, основанные на темных социальных инстинктах, именуемых «Равенство!», «Справедливость!», «Интересы народа!». Пытаться на основе «зоологических инстинктов» или мифов решить сложнейшие проблемы бытия — все равно что пытаться организовать воздушное сообщение при помощи ковров-самолетов. Почему-то начинают всегда с устранения всех, кто не верит в возможность таких полетов.
