Вернадский - [200]
В «Хронологии»: «5 сентября 1937 г. Арестована по ложному доносу мой личный секретарь Елизавета Павловна Супрунова. <…> Обвинение связано с местью прежнего квартиранта. Пытались замазать и меня. Писал об этом в НКВД. Совершенно невинный человек — один из миллионов. <…>
Зиночка энергично начала хлопотать. В одном из мест, куда она обращалась, ей указали, что она посылает много книг (моих) за границу. В связи с этим подал заявление следователю. Я взял содержание дочери — Зиночки Супруновой — на свой счет: 300 руб. в месяц (то, что получала мать)»>1.
Он обращается к Вышинскому с просьбой пересмотра дела, настаивая на невиновности Елизаветы Павловны. Письмо, сохранившееся в архиве, характерно тем, что Вернадский не страшится давать общую оценку положению дел в стране, предупреждая об ошибках: «По-видимому, мы имеем здесь явный случай действия, не оправдываемого действительностью, количество которых неизбежно увеличивается, согласно непреложным статистическим законам в массовых случаях арестов и высылок, которые мы переживаем в настоящее время»>2. Что касается этого конкретного случая, в результате упорных усилий Вернадского Елизавету Павловну освободили, заменив лагерь под Биробиджаном ссылкой в Кинешму. Там она и умерла уже в военные годы.
Дневники 1937 года пестрят фамилиями арестованных, исчезнувших в том числе и в большой академии, и в украинской. Отовсюду к нему стекаются сведения о репрессиях, которые он заносит в дневники. Вернадский не может, как человек с государственным мышлением и как строгий натуралист, не изучать положение дел, насколько это возможно. В связи с арестами вникает во все подробности, анализирует, от кого зависят судьбы людей и страны в целом. Дневник 4 января 1938 года: «Две взаимно несогласованные инстанции — вернее, четыре: 1) Сталин, 2) Центральный Комитет партии, 3) Управление Молотова — правительство Союза, 4) Ежов и НКВД. Насколько Сталин объединяет?
Сейчас впервые страдают от грубого и жестокого произвола партийцы еще больше, чем страна. Мильоны арестованных на этой почве. Как всегда, масса преступлений и ненужные никому страдания»>3.
Чувствуется, что он пытается дать максимально возможную картину: положение в центре, на Украине, в местах лишения свободы, записывает буквально каждый случай, о котором ему становится известно, даже о незнакомых лично людях. Действует какой-то неведомый нам инстинкт: оставить память о любом человеке. Его внимание привлекают не только аресты в ученой среде, но и рабский труд на великих стройках, репрессии верующих, случаи исчезновения священников без всякого следа. «Как в средневековой Венеции», — замечает он. Подозревает, что число заключенных не случайное, оно где-то планируется. 5 января 1938 года записывает: «Мильоны арестованных. Все-таки безработица. Это быт. Мильоны заключенных — даровой труд, играющий очень заметную и большую роль в государственном хозяйстве»>4.
В такой странной для иностранцев обстановке собралась очередная сессия Международного геологического конгресса. Однажды был принят порядок, по которому 7, 17 и 27-я сессии должны были проходить в России. Так подошла очередь Москвы. Широкая публика об этом порядке не знала, зато официальная пропаганда подавала дело так, будто геологи всего мира съехались посмотреть на социализм и на его невиданные успехи. Экскурсии для иностранцев планировались по методу князя Потемкина, вплоть до обильных возлияний и танцев поселян. Маршруты их тщательно прокладывались в обход секретных и нищих мест, а для предотвращения контактов с населением их сопровождали экскурсоводы в штатском.
Для Вернадского это была пятая сессия МГК, начиная с лондонской 1888 года. Он, естественно, входил в оргкомитет по подготовке в составе восемнадцати крупных геологов. Возглавлял оргкомитет Губкин, секретарем был Ферсман.
Двадцать первого июля сессия конгресса открылась с большой помпой в единственно приличном помещении — в Московской консерватории. С приветствием к участникам выступил Молотов. Зал заполнен до предела. Всех умилили приветствия юных натуралистов-пионеров.
Но аншлаг мог обмануть только музыкантов. В зале сидели одни советские геологи, которыми заполнили ряды. Из иностранцев приехали в основном только те, кто не мог не приехать по долгу службы, — сотрудники международных геологических организаций, которые приурочивают свои собрания к сессиям конгресса. Всем геологам из фашистских стран поездка была запрещена. Японцев, правда, приехало много.
Дневник за 23 июля 1937 года: «Вчера на конгрессе. Немцы совсем не приехали. <…> В действительности и по существу их отсутствие мало чувствительно, т. к. сейчас немецкая наука не занимает того места в геологических науках, какое она занимала в конце XIX столетия, когда был — в эпоху моей молодости — конгресс 1897 г. (в Петербурге. — Г. А.), впервые показавший значение русской геологической науки.
Сейчас наиболее крупные — американцы и русские. Французов довольно много — но геологов собственно крупных у них нет. Наиболее крупные минералоги Лакруа и Кайё не приехали. <…>
Из крупных американцев никто не приехал, также нет крупных геологов среди англичан.
