Верхом за Россию. Беседы в седле - [27]

Мы хотим только того, чего мы достигнем верхом на лошадях, земли перед нашими воротами. Почему они при этом мешают нам, хватают нас за руку? Может быть, они думают, что мы можем потом повернуть назад и напасть на них? Это их четвертая ошибка! Сытый лев безвреден. Удав, который переваривает пишу, не обидит никого. Спросите-ка, кто сегодня вырос до масштабов самой большой латинской нации, до самой сильной дочери Рима! Франция, вероятно, или Италия? Нет, уже давно Бразилия! Эта Бразилия, однако, во всей своей громадности занята только самой собой, и разве Канада или Австралия действуют как-то иначе? Более ста лет потребовались Соединенным Штатам, чтобы стать активными в мировой политике, и потом еще пятьдесят лет, чтобы вмешиваться в борьбу великих европейских держав. А Россия? Еще сегодня она не освоила все свое пространство, ни его, ни свои народы. Также и нам потребовалось бы время.

Приморские страны развиваются быстро. Там им нужно только достаточно много портов. Но материк? Англичане мыслят понятиями побережья: сила на близком побережье опасна, на сильно удаленном уже меньше, а сила в стороне от всех морских берегов не имеет для них никакого значения, как будто ее вообще нет. Нас, немцев, назвали морскими слепцами, нас и французов. У французов были замечательные моряки, однако, их короли отказались от Индии, Северной Америки, а также Египта и с большей охотой удерживали Эльзас. Но сами англичане, с другой стороны, не сухопутные ли слепцы? Они видят лишь все, решающее на воде: берега, гавани, военно-морские базы. Но то, что характеризует как раз эту войну здесь, они не видят: то, что мы захватываем земли вглубь от этих берегов, а русские, если мы оставили бы их, напротив, как раз стремились бы в сторону этих берегов! Они пробиваются к морю, к Атлантике и, возможно, ради мировой революции, даже и через Атлантику. Если они победят, то их армии будут стоять на Рейне и на Северном море; в противном случае, однако, наши будут стоять, далеко разбросанные, вплоть до глубокой Сибири. И у кого тогда освободятся руки раньше? Кто может раньше подготовить армии, чтобы преодолеть Ла-Манш?

Мы маршируем прочь от моря. Мы ищем безопасности от него, безопасности от блокады, безопасности, однако, также от Англии, безопасности, вообще, от постоянных притязаний морских держав. Их сила — это господство над видами сырья; их оружие — дефицит этого сырья. Если этот дефицит исчезнет, если страна, нуждающаяся в этом сырье, добывает его на своей собственной территории, тогда она будет независимой от них, независимой от мировой торговли и от любого господства на море. Тогда больше не будет нужно море. Тогда также никому не навредит блокада. Ради этой независимости мы теперь здесь. Германия, протянувшаяся до Сибири, или Россия, достигшая Рейна, больше не зависит ни от кого. Она вырвалась бы из клещей морских держав. Поэтому они воюют с нами. Они не хотят, чтобы мы уклонились от их силы. Только на первый взгляд мы боремся здесь против славян и киргизов, против бурятов и таджиков или всех остальных, кого Кремль бросает против нас. Это, в принципе, вовсе не они, от кого мы защищаемся. Мы защищается от зависимости от заокеанских видов сырья, от принуждения к заокеанскому импорту и экспорту, мы боремся против блокады. Также и здесь, именно здесь.

Они прибыли к мосту. Русло реки было широким и частично обмелевшим. Саперы восстановили временно мост уже в ранние утренние часы. Переход оказался трудным. Все всадники спешились. Пешком офицеры наблюдали за продвижением их подразделений.

— Растраченная сила, эта блокада! — заметил вечером всадник на рыжей лошади, после того, как они довольно долго говорили о разорванной Европе. — Ничто иное, как пустое расточительство, эта вечная борьба между морской державой и континентальной державой! Они существуют не для того чтобы бороться друг с другом, а чтобы дополнять друг друга. Немецкая армия и британский флот — не говорилось ли об этом уже? — их одних до 1914 года было бы достаточно, чтобы мировое доминирование Европы всем представлялось бы неприкосновенным.

— Да, в крайнем случае, даже и без Франции, — продолжал офицер в середине, — хотя лучше с ней, как с, вероятно, самым желательным третьим. Но Англия всегда хотела расколотый континент, всегда хотела своего печально известного «равновесия», что означало насильственное ослабление самого на тот момент сильного на лежащем по ту сторону пролива материке, и это были, в конце концов, мы. Но теперь, когда мы снова спустя двадцать лет собираемся стать этими самыми сильными, теперь мы предложили британцам соглашение, чтобы положить конец этому безобразию, такое соглашение, великодушнее которого, более выгодного для них нельзя было бы и придумать…

— … и, как ни удивительно, они не приняли его, — заметил сидевший слева на вороном коне.

— Для меня это вовсе не удивительно, — перебил его всадник на рыжей лошади. — Прежде всего, не забывайте об одном. Мы больше не Германия с троном и с алтарем на заднем плане, мы больше не императорская Германия с традициями, в некоторой степени сравнимыми с британскими, мы новая, революционная Германия и так же подозрительна англичанам как когда-то Наполеон и якобинцы. Уже поэтому они ни минуты не доверяли нам.