Верхом за Россию. Беседы в седле - [20]

Тем не менее, смысл государства состоит в том, чтобы разграничить надежное от ненадежного, сушу от моря, право от политики. Но тут не поможет ничего, кроме полного, абсолютного, бескомпромиссного разделения — с обеих сторон. Так как вред происходит и тогда, когда происходит противоположное, если внезапно политику делает мораль вместо разума! Тогда у нас есть политика пасторов и пасторских сыновей, писателей и профессоров, журналистов и адвокатов, вместо политики государственных деятелей и королей. Тогда у нас есть буржуазная мораль на скользком льду мировой политики, на уровне, где ей совсем не место, и где она может лишь поскользнуться даже при лучших намерениях — причем, именно при лучших намерениях. Политика врага будет тогда преступлением, собственная политика превратится в уголовное преследование, уничтожение противника станет моральной заповедью, направленное на это ведение войны — божественным делом, инструментом благословения! Горе нации, которая пойдет такими ложными путями! Противник, с которым жестоко обращались, возможно перенесет нанесенную ему несправедливость, но те, которые нанесли ему ее, будут ею же и разрушены. Они утратят любые критерии.

«Таким понятиям как вина, месть, наказание нет места в политике». Эти слова принадлежат Бисмарку. Одна немецкая газета сетовала, что с содержавшимся под стражей в замке Вильгельмсхёэ Наполеоном III слишком хорошо обращались, ведь он сам виновен в своей судьбе. Бисмарк разозлился: «Что за наглость играть здесь в судью, это дело провидения». «Богу Богово, а кесарю кесарево!» Политика и стратегия — дело кесаря, императора. И кто утверждает, что идет на войну ради Бога, тот лжет.

На двести лет, с конца контрреформации, от такого лицемерия освободились, но американская гражданская война снова вернула его в мир. Они говорили об освобождении рабов, но имели в виду хлопок. Они вторглись на юг только для того, чтобы отобрать его, и ставили на обобранных клеймо преступников, чтобы не чувствовать угрызений совести. «Right or wrong, my country!» («Права моя страна или неправа, это моя страна!») — это было еще открыто и честно. Скажи это и взорви испанский флот ко всем чертям! Так произошло в 1898 году у берегов Сантьяго-де-Куба. Ни один янки не мог бы сегодня обосновать подобное такими же словами. Сегодня сражаются не за страну, борются за «прогресс и цивилизацию» и имеют при этом в виду большой бизнес.

Но не думайте, что это облагораживает войну! Происходит как раз наоборот. Все-таки испанский флот был тогда флотом врага, французский же в 1940 году у Орана был флотом союзника. Никогда войну не ведут более коварно, более негуманно, более подло, чем ради какого-то якобы святого дела. Это святое дело служит индульгенцией для любого преступления, каждая гнусность становится добрым делом, любое преступление превращается в справедливое возмездие. Идеологическая война — это выродившаяся война, история полна подтверждающих примеров. Не верьте всем тем, кто говорит, что воюет за что-то большее, чем за свою страну, народ или за своего короля. Не доверяйте всем тем, кто говорит о себе как о крестоносцах и о своем служении человечеству, но особенно не доверяйте народам, которые считают только самих себя избранными. Самое низкое коварство все еще вытекает из веры в подобную избранность. Нам для этого даже не нужно долго перелистывать Ветхий Завет: любая победа это подтверждение божественной милости, любая кровавая расправа это наказание врагов Божьих — то же самое знает и новейшая историю. Верьте лучше тем, кто открыто заявляет, что сражается за крепкие залоги. Любой народ имеет равное право на войну. Бывает так, что агрессор прав, а обороняющийся — нет. Часто оба одновременно правы и неправы. Кто думает, что у него есть такие весы, всегда надежные, чтобы точно взвесить одно и другое? Кому положили такие весы прямо в колыбель?

Пусть война даже всегда остается актом политики, то политике, несмотря на это, не место на фронте. Дело солдата — не «почему» и «за что» сражаться, а только «как». Война — это наше дело, мир — дело буржуа, политика — дело короля. Так это было раньше, и только так могут царить ясные отношения. Пять поколений учили нас этому между Семилетней войной и войной 1870 года. Ведение войны, политика и законность: эти три понятия надо самым строгим образом отделить друг от друга. Войну нужно вести так благородно, так по-рыцарски, насколько это возможно, и только мундир против мундира, в этом были едины все еще в дни Венского конгресса, и даже, в конце концов, на Берлинском конгрессе. А то, что мы пережили с той поры, это войны и заключения мира, осуществлявшиеся людьми, неспособными к высокой политике.

«Будет ли это продолжаться так и дальше?» и «Как это будет на этот раз?»: Это были вопросы, с которыми они скакали рядом друг с другом и к которым они приступили снова тем же вечером, как будто тот, кто скакал в их центре, как «primus inter pares» вел семинар, вроде тех, к которым они так привыкли, будучи еще университетскими студентами.

— Раньше еще хотя бы приблизительно знали, когда войну нужно было заканчивать. Никто не ставил на карту больше, чем эта война могла бы принести ему в лучшем случае. Если ожидаемые потери превосходили возможную выгоду, то с обеих сторон войну весьма охотно прерывали, потому что вовремя перейти к переговорам отнюдь не считалось бесчестным, но только разумным и естественным. Войны вели еще без предубеждений и с холодной головой, применяли свои довольно дорогие королевские армии возможно более экономно и оставляли народ вне игры.