Верхом на Сером - [2]

– Иноземцева! Опять в облаках витаешь? – доносился въедливый, как нашатырь, голос математички. Класс дико гоготал, а Сашка поспешно переписывала в тетрадь пример с доски.

А после школы со всех ног мчалась в больницу. Анна Петровна, в одночасье ставшая какой-то бестелесной, похожей на полуоблетевший одуванчик, тихо спала. Впрочем, она спала сейчас почти все время – от лекарств, а может, просто от усталости, накопившейся за долгую жизнь. Сашка старалась незаметно прошмыгнуть мимо строгой дежурной сестры и часами сидела у кровати бабушки. Она приносила в стерильное пространство палаты то разлапистый, тронутый благородной патиной кленовый лист, то бордовую астру, печально отцветавшую на больничной клумбе. И никак не могла избавиться от пугающей мысли, что с каждой минутой, с каждым едва слышным вдохом Анна Петровна все дальше уходит в страну снов и уже не отыщет обратной дороги.

Сашка знала, что Анна Петровна, строго говоря, не приходилась ей бабушкой. Но все детские воспоминания так или иначе были связаны с ней. В ее комнате, где царил уютный запах ванильных сушек и валерьянки, обожаемой раскормленным до фантастических размеров котом, Сашка засиживалась дотемна за уроками или «чаевными» разговорами, пока не раздавался тихий стук в дверь.

– Вот ты где! Вы уж извините за беспокойство, опять на прогоне программы пришлось задержаться, – вздыхала мама.

– Ну что ты обижаешь, Оленька, какое уж там беспокойство, – улыбалась в ответ Анна Петровна.

Этот диалог слово в слово повторялся едва ли не каждый вечер. Сашка, зачитавшись до первых сумерек и устав от звенящей в ушах тишины, скреблась к Анне Петровне, коротавшей время за вязанием. Шерстяные носки, как пушистые груши, вызревали на проворно мелькающих спицах, и тихое позвякивание под аккомпанемент тиканья старых часов (кукушка давно осипла, так что и носа не высовывала из домика) нагоняло мягкую дремоту. У них не было секретов, и был свой, известный только им тайный язык недомолвок и шуток, непонятных чужакам. И когда они собирались за вечерним чаем и рассказывали друг другу о прожитом дне, то нередко на ходу складывались уморительные и совершенно фантастические истории. «Потому что в жизни должно быть место волшебству», – говорила Анна Петровна. И, как всегда, была совершенно права.

По семейному преданию, судьбы Анны Петровны и Ольги, Сашкиной мамы, пересеклись тринадцать лет назад в поезде «Челябинск – Санкт-Петербург». Правда, самой Сашки тогда еще не было на свете – точнее была, конечно, уже была, хотя это совершенно не угадывалось по хрупкой девичьей фигуре Ольги. Заметив, что девушка, молча глотая слезы, безотрывно смотрит на мелькающие за окном телеграфные столбы и покосившиеся домики безымянных деревень, Анна Петровна уговорила ее угоститься дорожными припасами и мало-помалу выспросила, что приключилось со случайной соседкой по купе. А узнав об обстоятельствах, которые вынудили Ольгу купить билет на первый попавшийся поезд и умчаться в город, где нет ни одной родной души, предложила пожить у нее.

– На первое время, пока не освоитесь, – успокоила она, тем самым отрезая все возможные возражения. – Все равно одна комната пустует.

Так и сложилась их маленькая семья. Сашка уже училась в шестом классе, мама выступала под куполом цирка, и, в принципе, давно можно было бы переехать в отдельную квартиру. Но Анна Петровна, ставшая по-настоящему родным человеком, заметно сдала в последние годы, да и ее пенсии едва хватало на оплату счетов. Так и жили втроем в маленькой квартире под самой крышей в старом, дореволюционном еще, доме на Васильевском острове.

А две недели назад Сашка, вернувшись из школы, нашла Анну Петровну на полу в ванной. Захлебываясь слезами, девочка раз за разом набирала номер скорой, но диспетчер отказывался принять вызов, повторяя как заведенный: «Позови к телефону кого-то из взрослых!» Пока Сашка металась по подъезду, яростно колотясь во все двери, утекали драгоценные минуты.

– Инсульт, – на ходу бросила врач скорой помощи, которая приехала лишь час спустя…

И вот теперь ее не стало. И все как-то разом обесценилось. Из-за похорон Сашка пропустила отборочные заезды на турнир. Накануне вечером, когда она беспокойно ворочалась в постели, в комнату тихо вошла мама. За эти два дня она сильно изменилась в лице, постарев на несколько лет – глаза стали темными, запавшими, скулы заострились, а губы сжались в тонкую линию.

– Саша, мне сейчас звонила Римма Михайловна. Она сказала, что ты отказалась завтра выступать в отборочных заездах. Я рассказала ей про… все.

Они помолчали.

– Она говорит, что нельзя упускать такой шанс – второго может и не быть.

– Мам, я уже все решила. Я должна быть завтра на похоронах.

– Никто и не спорит. Римма Михайловна сказала, что, учитывая ситуацию, в качестве исключения она могла бы договориться об отдельном прогоне. Все равно судьи раньше шести не разойдутся. Ты сможешь пройти маршрут в пять, – сказала она, погладив дочь по непослушным волосам.

Без двадцати пять Сашка была уже на конюшне, полностью экипированная для прохождения маршрута. Руки мелко дрожали от волнения, но она старалась не подавать виду, чтобы Фридрих не учуял ее нервозность и страх. Иначе пиши пропало: прикинется гимнастическим снарядом – и с места не сдвинешь. Характер у жеребчика – тот еще подарочек.