Верхом на ракете. Возмутительные истории астронавта шаттла - [165]

Шрифт
Интервал

Я уточнил: «Надеюсь, все это работает сегодня. У меня плохой послужной список по части запуска с первой попытки. Я в седьмой раз сажусь в корабль, чтобы в третий раз подняться в космос».

Подойдя к стреле доступа в корабль, я столкнулся с Джоном Каспером, который выходил из туалета и тянул за молнию скафандра, закрывающую его со стороны промежности. Я тут же поддел его: «Мы будем называть тебя Каспер Длинный Член. Ни у кого еще не было "ящерицы" такой длины, чтобы протянуть ее через устройство UCD, вокруг подштанников и наружу из скафандра». Он засмеялся. Я был рад, что помог кому-то расслабиться, пусть даже всего на минуту. Просто мне самому хотелось того же.

Мое желание исполнилось в белой комнате. Кто-то из астронавтов группы поддержки повесил на стене плакат со словами «отпусти ее на свободу». Это была ударная реплика особенно неприличной шутки, имевшей хождение среди контингента Планеты ЗР, в которой фигурировала обнаженная женщина, прикованная к кровати. Я фыркнул и на пять секунд сумел забыть о том, что должно было случиться.

Джинни Александер занялась моей фиксацией в кресле, а после этого проверила, помню ли я, что должен найти в случае аварийной ситуации на Земле или в полете. «Кислородный разъем корабля?» Он был у моего левого бедра. «Отцепка парашюта?» Я дотянулся руками до плеч и коснулся их. «Вытяжной трос?» Еще одно касание. «Датчик барометрического реле?.. Наддув спасательного плота?.. Верхний карабин для эвакуации?» Я нашел их все. Она согнула химическую осветительную палочку, чтобы активировать ее, и прикрепила к моему плечу. Теперь пожарно-спасательная команда сможет найти мое тело. Она наклонилась ко мне и подарила легкий поцелуй в губы. «Хорошего полета!» Джинни – еще один человек, которого я буду вспоминать до конца своих дней. Покидая кабину, она повесила еще одну светящуюся палочку над боковым люком, чтобы мы могли найти выход, даже если выключится электричество. Я услышал, как закрывается люк, и вскоре мои уши начало закладывать – пошла проверка герметичности кабины.

Мы стали ждать. Сердце мое работало на форсаже. Кресло было сплошным мучением. Мой мочевой пузырь надулся и готов был лопнуть, при этом я страдал от жажды после всех предстартовых усилий по выведению воды из организма. К тому же на этот раз запасы моего терпения уменьшились из-за нового испытания – мое место было внизу, на средней палубе. Я ненавидел эту изоляцию – почти как в могиле. Меня злило, что здесь нет ни окна, в которое можно смотреть, ни приборов, чтобы следить за ними. И я так и не смог полностью вытравить из сознания мысль о том, каково было Кристе, Грегу и Рону на средней палубе «Челленджера». Есть вещи, о которых лучше не думать, но, поскольку они были заперты в одном и том же хранилище, я не мог не вспоминать о них.

«Господи, сделай так, чтобы мы улетели», – молился я. Мысль о том, что все это придется проделывать и завтра, была тошнотворной. Быть может, карты дали мне намек? Быть может, семерка – мое счастливое число? По крайней мере меня развлекали жалобы новичка Пепе, которые непрерывным потоком лились в интерком: «О Боже, моя спина убивает меня… Мой мочевой пузырь вот-вот лопнет… Мой желудок уже у меня в глотке… У меня судорога икроножной мышцы… Умираю от жажды… Меня вырвет еще до того, как я окажусь в космосе…» Джей-Оу в шутку спросил его, как он собирается блевать в скафандре, будучи пристегнутым к креслу. Как истинный инженер, Пепе задумался и ответил: «Я разверну голову и стошню в заднюю часть гермошлема».

Возможно, я просто «тормозил» от изнеможения и страха, но постоянные диалоги с Пепе казались мне уморительными. Меня могло стошнить от смеха, а Джей-Оу предупредил его: «Не смеши меня, Пепе, а то я снова закашляюсь». Всякая попытка сказать что-то вызывала у него приступ кашля.

После нескольких волн жалоб Пепе предварял очередной поток словами: «Мужики, я знаю, что я не нытик, но…», после чего продолжал свою литанию. Джон Каспер подхватил эту преамбулу и начал повторять ее каждый раз, когда хотел пожаловаться сам. «Мужики, я знаю, что я не нытик, но…» Вскоре этим занималась уже вся летная палуба. Пепе услышал мой гогот и продолжил комедию, пародируя меня взрывами пронзительных и писклявых «хи-хи-хи». От этого мне еще сильнее хотелось ржать. Если бы руководитель пуска слышал нас, он бы, наверно, решил, что мы все двинулись рассудком.

В конце концов жалобы Пепе затихли, и мы стали искать другие способы убить время и отвлечься от наших страданий. На помощь пришла обычная в таких случаях забава – насмешки над летным врачом. Он невольно слышал нас, поскольку должен был следить за служебной связью, но не имел права общаться с нами без нашей просьбы, а никто из нас не собирался этого делать.

– Я слышал, что у жены доктора роман с хиропрактиком.

– А его дочь спит с адвокатом по делам о врачебных ошибках.

– А его сын учится на адвоката по делам о врачебных ошибках.

Тут раздалось притворное предупреждение: «Ш-ш-ш! Он может нас услышать».

– Он не слушает. Он размышляет над инвестиционным портфелем.

– Он разговаривает с гонконгским брокером относительно цены на золото и курса иены.


Рекомендуем почитать
Гойя

Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.


Автобиография

Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.


Властители душ

Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.


Невилл Чемберлен

Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».


Победоносцев. Русский Торквемада

Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.


Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.