Вересковая принцесса - [107]

Какое-то время в пустом салоне было тихо. От рояля до меня долетала каждая нота, даже самая слабая, а из комнаты с оленьей головой время от времени доносился смех или громко произнесённое слово.

И вдруг порог салона беззвучно переступила принцесса; я увидела, что она облегчённо вздохнула, поняв, что в салоне никого нет. Она сняла абажур со стоящей на столе лампы, и её свет упал на изображение Лотара. Принцесса ещё раз окинула настороженным взглядом салон и прилегающую комнату, затем подошла к картине, вытянула из кармана книжку и начала быстро что-то рисовать в ней карандашом — ей, очевидно, хотелось схватить черты красивого мужского лица — и, может быть, «глаза, исполненные души».

Я ужаснулась в своём укрытии, потому что внезапно заглянула в сердце гордой, владетельной женщины и поняла, что она, наверное, отдала бы годы жизни, чтобы получить право снять со стены этот портрет и унести с собой… Никто в этот момент не сопереживал ей глубже, чем я, счастливая, с которой «другая душа» сейчас говорила хватающими за сердце нотами!.. Мне казалось, что я должна выпрыгнуть из моего укрытия, забрать из рук принцессы книжечку и карандаш и спрятать их — она не слышала, что приближаются шаги, и не видела, как Шарлотта, искоса глянув на неё, беззвучно прошлась по салону и безмерно удивилась, узнав в пианисте господина Клаудиуса. Я не успела оглянуться, как Шарлотта закрыла дверь и приблизилась к принцессе на расстояние нескольких шагов.

Этот шум наконец заставил оглянуться высокородную рисовальщицу — её лицо залила краска испуга; но она невероятно быстро собралась, закрыла книжечку и смерила нарушительницу негодующе-надменным взглядом.

— Ваше высочество, я знаю, что допустила трудно прощаемую бестактность, — сказала Шарлотта — у сильной, уверенной в себе девушки трепетала каждая жилка, я слышала это по её голосу. — Я осмелилась воспользоваться этим моментом, не имея дозволения обратиться к вашему высочеству… Но я не знаю, как мне иначе поступить!.. Если бы ваше высочество предоставили мне аудиенцию в замке, то я бы не нашла мужества высказать то, что осмеливаюсь здесь, под защитой этих глаз, — она указала на портрет Лотара.

Принцесса в безмерном удивлении повернула к ней лицо.

— И что вы собираетесь мне сказать?

Шарлотта опустилась на колени, схватила руку владетельной женщины и поднесла её к губам.

— Ваше высочество, помогите мне и брату добиться наших прав! — умоляюще сказала она полузадушенным голосом. — Нас лишили наших настоящих имён, мы должны есть хлеб из милости, в то время как у нас есть полное право на значительное состояние и мы могли бы давно стоять на своих собственных ногах… В наших жилах течёт гордая, благородная кровь, но нас буквально приковали цепями к этому лавочному дому и заставляют вращаться в мещанских кругах…

— Встаньте и соберитесь, фройляйн Клаудиус, — прервала её принцесса — при этом благородное, серьёзное движение её головы абсолютно не было поощряющим. — Скажите мне прежде всего, кто вас обманывает?

— Мне трудно говорить, потому что это выглядит как чёрная неблагодарность… Свет знает нас только как приёмных детей великодушного человека…

— Я тоже.

— Но это он, он нас грабит! — отчаянно выкрикнула Шарлотта.

— Стоп — такой человек, как господин Клаудиус, не обманывает и не грабит! Я скорее поверю в тяжёлое заблуждение с вашей стороны!

Шарлотта подняла голову — было видно, что она собирается с духом. Быстрым движением она заперла дверь, из-за которой доносился громкий, шутливый разговор придворной дамы с Дагобертом.

— Ваше высочество, здесь речь не о деньгах — это пока совершенно не важно, — твёрдо сказала она. — Господин Клаудиус любит обладать, но я и сама твёрдо убеждена, что он отвергнет любое противозаконное приобретение… Ваше высочество согласится, что иногда деятельный характер в страстном следовании какой-нибудь идее, какому-нибудь упрямому, ослепляющему воззрению сначала начинает обманывать сам себя, а потом переступает закон в отношении других!

Она прижала руки к груди и глубоко вздохнула, а из-за двери лилась прекрасная мелодия — он, ни о чём не подозревая, впервые за долгие годы позволил своей замкнутой душе излиться в звуках, а здесь его чистое имя выставлялось у позорного столба — и я не могла предупредить его, я должна была вытерпеть эту муку!

— Господин Клаудиус не уважает дворянство, он ненавидит его! — продолжала она. — Он, разумеется, не настолько влиятелен, чтобы суметь потрясти основы; но там, где он может помешать укреплению аристократии, он действует изо всех сил, да, именно в этом он не чурается лжи и обмана… Ваше высочество, в лице моего брата к жизни возрождён новый дворянский род и новая, твёрдая опора для фундамента высшей касты; потому что мы, мой брат и я, совершенные аристократы душой… Но именно поэтому мы никогда не должны будем узнать, кто дал нам жизнь — господин Клаудиус не потерпит герба на своём старом лавочном имени.

Лицо принцессы внезапно побледнело как мел. Она предупреждающе подняла руку и показала на портрет Лотара.

— И почему вы хотели всё это мне высказать под защитой этих глаз? — выдохнула она совершенно изменившимся, хриплым голосом.