Верещагин - [12]

— Видел я его вчера, — медленно протянул он, продолжая меня оценивать. — Вы сами-то кто?

— Профессор в консерватории, покупатель его постоянный, много лет хожу.

— Ну, может и ходили, но теперь уже вряд ли. Выводили его вчера из магазина, двое таких… — он не смог подобрать слова, попытался показать руками и лицом, получилось не очень, но я все понял, — в машину посадили и увезли.

— Ничего он не сказал?

Витька этот посмотрел на меня как на больного. Я и был как в бреду, из последних сил удерживая нить реальности, да и то для того только, чтобы просто помнить, как меня зовут, кто я, где живу. Скорее это был рефлекс, последний рефлекс. Я еще продержал эту нить какое-то время, совсем недолго, пока ехал домой в троллейбусе, шел по коридору до своего топчана, кивал по дороге матери (она почему-то смотрела на меня с ужасом, как на призрак), прикрывал дверь, ложился… А потом я ее все-таки выронил, эту нить.

Дальше я ничего не помню.

Когда я это говорю, то имею в виду, что не помню ничего из так называемой реальности. А так событий было хоть отбавляй. Я ходил по улицам след в след за Верещагиным, по улицам, которые освещались то ли газовыми фонарями, то ли какими-то факелами. Странно, что на улицах было так душно, а вернее, удушливо, пахло то ли дымом, то ли серой. Я все пытался догнать Верещагина, в его длинном черном пальто старомодного покроя, с тростью, у которой был какой-то невиданный набалдашник, и казалось, вот-вот догоню уже. Но в последний момент он вдруг многократно убыстрял шаг и отрывался от меня. Он как будто летел над тротуаром. Я слышал хохот, но не его — как будто хор за сценой сопровождал нас. И в какой-то момент, когда я опять уже нагонял его, за поворотом улицы вдруг прошла она… Она. Я не видел ее толком, ни лица, ни силуэта даже, я просто чувствовал — она там. У меня так сжалось сердце, до слез. Больно. Почему-то было больно и счастливо! Я забыл про Верещагина. Мне надо было, чтобы она не уходила. Вдалеке заиграла скрипка, и это снова была она. Я как идиот стал шарить по карманам, вдруг там есть хоть какой-то огрызок бумаги и ручка или карандаш. Скорее записать! Но записать было нечем и не на чем. Я огляделся: ни ее, ни Верещагина, и почему-то кругом лес вместо города. И снова ниоткуда раздался хохот, на много голосов. Это было так страшно, что сердце опять сжалось, но теперь уже по-другому. Стало холодно. И тут я очнулся.

Это случилось разом: я очнулся — и открыл глаза. Я был у себя в кабинете, уже хорошо. Дверь была открыта, на кухне кто-то возился. Я окликнул жену, голос плохо слушался, я выдавил что-то вроде хрипа. Приковыляла мать. Всплеснула руками:

— Да никак в себя пришел? Милый ты мой…

И заплакала.

Тут я почувствовал, как ослаб и как хочется есть. Нет, скорее пить. Ну, а больше всего хотелось курить и коньяку. Но этого я матери говорить не стал.

— Чайку тебе принести?

Я кивнул. Она принесла, села рядом на край моего топчанчика, вот в этом домашнем платье, которое висит сейчас у меня на гвозде.

— Как же ты так, дорогой ты мой? Мы тут уж не знали, что и думать, извелись все. Хотели в больницу, но Доктор наш был, сказал — не трогайте. Это нервное, говорит. Надо подождать, пройдет. Каждый день приходил и сегодня обещался.

Да, был у меня такой доктор. Мы познакомились с ним давно, когда мать в очередной раз попала в его больницу, тут неподалеку. Оказался меломан, ходил в консерваторию. Да и вообще — мы подружились, хотя он был много моложе. Ну, со своими студентами я тоже дружил, так что ничего удивительного. А с ним мы еще и выпивали… Лечиться я ненавидел, он это знал и с советами не приставал, зато мать, жена и сын — все были на нем. Он бывал у нас часто, а когда кто-то из них болел, то и каждый день. Домой он не спешил, не к кому было.

Я очень хотел спросить, но боялся. Потом решился.

— Сколько я так… пролежал?

Мать покачала головой и опять собралась заплакать.

— Мать, ну вот же он я, живой. Сколько?

— Две недели.

Лучше бы не спрашивал. Вспомнил про жену.

— А где жена?

Я знал, что мать подожмет губы, и она поджала, конечно же:

— Придет, куда денется. На работу-то надо ходить! Одна она у нас нынче работает. Мы-то с тобой, видишь, как…

Она показала на свой костыль. Но меня кольнуло вот это «мы с тобой».

— А с работы не звонили?

— С «Мосфильма» твоего звонили.

— Кто?

— Не помню я, как его, записала там на бумажке. Погоди, принесу.

Я сел, потом попробовал спустить ноги с топчана. Получилось.

— Да куда ты! Лежи! Доктор сказал — очнется, пусть полежит денек, там видно будет. Обещался зайти сегодня.

Но я уже належался. Посмотрел, кто звонил, — фамилия незнакомая, но телефон мосфильмовский, точно. Хорошо, если заказ. Хотя, если уж начистоту, без отвращения думать сейчас о писании музыки я не мог, тем более на заказ. Но если с консерваторией все кончено, больше мне ничего не остается.

— А из консерватории не звонили?

— Студенты твои звонили. Леночка, Саша, еще один какой-то, не знаю его.

— А с кафедры?

Мать помолчала.

— Нет, при мне не звонили. Вот разве при ней… — она кивнула в сторону жениной комнаты.

Значит, не звонили. Значит, всё. Ну и ладно.