Верен до конца - [70]

«Что же здесь произошло независимо от начальства?» — подумал я и отправился на пруды. По дороге встретил Шелепенка и Макарова. Шелепенок был подвижной, черный, а тут совсем словно бы обгорел на солнце. Костюм на нем сидел кое-как, сапоги были грязные, в тине.

Втроем мы прошли в контору, закрылись в кабинетике.

— Ну, рассказывайте, что случилось.

— Что говорить, Василий Иванович? Погубили рыбу.

— Конкретней: как было? По порядку.

— Не рассчитал силы, — суетливо стал объяснять Шелепенок. — Понимаете, в армию забрали людей, самых опытных рабочих… автотранспорт, лошадей. Остались мы, что называется, при нетях. А тут отлов надо срочно производить. Стали из пруда воду спускать — рыба и погибла.

— Кто думал, что так внезапно ударит жара? — вставил рыбовод Макаров. — Надеялись, что сумеем в бочках с водой перевезти рыбу в зимники и полностью сохранить. Жарища подвела…

— Хотя бы одну годную машину нам, справились бы. А то подлатали старую полуторку, а она лишь чихает да стреляет.

Оба руководителя «Волмы» были вконец расстроены и измучены.

Постепенно из их сбивчивых ответов я понял, что произошло.

Зеркальный карп в прудах подрос, в сентябре наступило время для его отлова. Отлов обычно проходит в сжатые сроки, весь транспорт: автомобильный и гужевой, все рабочие направляются туда. Это можно сравнить с жатвой, сенокосом в деревне, когда весь люд — и стар и мал — выходит на работу.

Когда идет отлов, то воду по шлюзам сбрасывают в речку Волму. Водосброс идет постепенно, причем до конца воду не спускают. В этот же раз работали почти одни женщины и по неопытности, в суматохе воду из прудов спустили быстрее и больше, чем следовало.

Кинулись вылавливать и перевозить рыбу в зимники — как назло сломалась единственная полуторка, не взятая в армию по причине своей полной непригодности. Пришлось возить рыбу на подводах, в бочках с водой. А много ли в каждую можно положить рыбы?

А тут навалилась жара. Карп и начал задыхаться, гибнуть.

Когда мы разговаривали, под окном зафырчала машина, из нее вылез грузный мужчина в брезентовых сапогах, защитном картузе. На его гимнастерке блестел орден Красного Знамени. Это приехал из Минска управляющий рыбтрестом Моисеевич — участник гражданской войны.

— Больше десяти тонн, значит, погибло? — угрюмо спросил он. — Много.

Макаров удрученно произнес:

— Начальник червенской милиции уже намекнул нам, что мы нарочно так быстро спустили воду, с умыслом.

Все замолчали.

— Зачем же вы так заторопились с отловом, раз ни машин, ни рабочих? Обождали б, — прервал я затянувшееся угрюмое молчание.

— Сторожей тоже забрали в армию, с охраной стало плохо. Остались лишь старики вроде Путрика. Из прудов начали таскать рыбу все, кому не лень. Из ближних деревень приходили, даже из города. Вылавливали карпа бреднями, сетками… Я и заторопился.

Мы проехали по всем прудам. Пропала рыба только на втором — самом крупном. На остальных уцелела. Перед моими глазами все еще стоял этот огромный пруд со спущенной водой, уцелевшей лишь по ямкам, и в илистой жиже крупная черно-серебристая рыба, уже начавшая разлагаться.

— Пишите объяснение, — сказал руководителям рыбхоза Моисеевич.

Он остался в «Волме». Мне же пора было ехать.

— Духом не падайте, — подбодрил я Шелепенка. — Разберемся.

По дороге домой, в Червень, я еще раз взвесил все доводы «за» и «против».

Было совершенно очевидно, что никакого вредительского уничтожения рыбы в «Волме» не было. Была лишь оплошность. Можно ли за это подвергать людей жестокой каре? Сейчас, наверно, все в республике ощущают, что значит уход мужчин, специалистов в армию.

Конечно, рыбхозовцев мы решили хорошенько проработать на бюро, но уголовного дела создавать не собирались.

Когда я был в Минске, изложил в обкоме мнение бюро. Там меня выслушали, немного поспорили, но все-таки согласились со мной.

Вернувшись в Червень, я предложил прокурору закрыть рыбхозовское дело.

Несколько дней спустя я, как обычно, сидел в райкомовском кабинете. В приемной раздался резкий, продолжительный звонок: обычно так звонила междугородная. Ко мне вошел помощник, вполголоса сказал:

— Минск вызывает, Василий Иванович. Прокурор республики.

Я взял трубку.

— Товарищ Козлов?

— Слушаю вас.

Голос холодный, властный.

— Почему вы защищаете Шелепенка?

Я уже понял, какой будет разговор, отвечаю спокойным, официальным тоном:

— Потому, что бюро не считает его вину настолько тяжкой.

Опять холодно:

— Вам лично известны материалы?

Я не стал объяснять, что специально занимался вопросом, выезжал на место, беседовал с руководителями «Волмы», с народом, был в обкоме. Отвечаю коротко:

— Известны.

Прокурор республики помолчал. Потом с большим нажимом произнес:

— Вы, товарищ Козлов, становитесь на опасный путь покровительства преступников. В условиях военного времени это недопустимо. Может быть, вы ставите под сомнение следствие, проведенное районными органами?

— Нет. Только его выводы.

— То есть, прошу поконкретней.

— Бесхозяйственность в «Волме» налицо. Но она не преднамеренная, есть смягчающие обстоятельства. Бюро райкома считает, что можно ограничиться строгим взысканием.

Опять небольшая пауза. И уже совсем ледяным тоном: