Верен до конца - [52]

После посевной кампании в районе обычно наступает затишье — передышка. Главная весенняя страда завершена, жди всходов, прополки, а пока можешь вздохнуть свободно, заняться другими текущими делами.

Вот в такое время я впервые за шесть лет работы в деревне позволил себе воспользоваться отдыхом, который по Конституции, как известно, положен каждому советскому трудящемуся. Путевку мне дали на Черноморское побережье, в сочинский санаторий ЦК.

Вот когда мне показалось, что в сутках не двадцать четыре часа, а сорок восемь! Позавтракаешь и не знаешь, куда себя девать. Искупаешься в теплом, вечно шумящем море, поваляешься на раскаленном пляже, еще раз поплаваешь, погуляешь но тенистому парку, засаженному кипарисами, туей, чинарами, эвкалиптами, а там уже зовут снова есть, и снова не знаешь, куда себя деть. В районе, бывало, встанешь чуть свет, не успеешь десятую часть дел переделать — и день кончился, спать пора. Ложишься в постель и думаешь: скорее бы завтрашний день — то-то и то-то надо закончить, а то-то и то-то начать. Кажется, только глаза сомкнул — утро.

В Сочи же одно лишь знай: прохлаждайся.

Сперва, по новинке, мне это очень понравилось. А уж неделю спустя все мне приелось, надоело. От безделья хоть на стенку лезь. Единственное, что развлекало, — экскурсии в Мацесту, на озеро Рицу, в самшитовую рощу. И я уже думал: «Как же это буржуи могли терпеть? Целый день «лынды бить», как говорят белорусы, — сущее наказание».

Заскучал по дому, по семье, по работе.

И вдруг получаю телеграмму:

«Прошу срочно выехать Минск обком партии. Матвеев».

Александр Павлович Матвеев был первым секретарем Минского обкома.

«Как будто угадал мое настроение», — улыбнулся я.

Однако тут же настроение мое переменилось. И чем дальше, тем оно становилось тягостнее.

Почему меня вдруг вызывают? — размышлял я, все более мрачнея. — Что за срочность? Еще и двух недель не пробыл в санатории, а уже требуют обратно. Сколько мне помнится, таких случаев не бывало. Знают, что я впервые отдыхаю за все свои тридцать четыре года жизни. Видно, какое-то ЧП — чрезвычайное происшествие. Но какое? Нет, тут что-то неладно. Я немедленно заказал билет до Минска.

В нашем вагоне было шумно. У пассажиров загорелые лица, на столиках черешня, абрикосы, цветы. Во всех купе веселый разговор, смех. Только я ехал с какой-то тяжестью в душе. Что стряслось?

Мои соседи спокойно спали. Я с завистью прислушивался к их ровному дыханию. В окно глядела темная южная ночь. Проносились деревья, редкие домики с освещенными окнами. Я вертелся на полке и никак не мог уснуть.

Наступил рассвет, небо заполыхало огнистой зарей, встало солнце, проснулись пассажиры, опять послышался смех, все начали завтракать, угощать друг друга. Мне было не до еды, но надо и есть, и разговаривать, и всем улыбаться.

В Минск я приехал утром, харьковским поездом. Умываясь в вагоне, я глянул в зеркало и увидел, что осунулся, а под глазами темные крути. На вокзале зашел в парикмахерскую, побрился, привел себя в надлежащий вид и отправился в обком.

Прежде чем зайти к первому секретарю, решил у знакомых работников аппарата прозондировать почву. Мне достаточно будет намека. Одного спросил, другого: «Не знаете ль, зачем меня вызвали? В Сочи такая погода хорошая…»

Никто ничего не знал. Сочувствовали мне: как, мол, жалко, что не дали нагулять жирок. И тут же убегали по своим делам.

С тяжелым сердцем зашел я в приемную первого секретаря обкома и попросил о себе доложить. Сел было на стул, но тут же вскочил, подошел к окну: что же все-таки произошло, почему такая срочность? И вот слышу громкий голос Матвеева:

— Заходи, товарищ Козлов.

Захожу, здороваюсь. Александр Павлович сидел над бумагами с цветным карандашом в руке. Поднял голову, откинулся в кресле, глянул пристально, устало.

— Прервали отдых раньше времени? Ничего не поделаешь, так сложились дела.

Садиться я не стал. Спросил:

— По какому вопросу?

Смотрю ему прямо в глаза.

— Сейчас, сейчас объясню.

Матвеев нажал на кнопку звонка и, когда вошла девушка-секретарь, попросил подать нам чаю. Вот тут я впервые за последние три дня вздохнул свободно. Не то что камень с души свалился, а, казалось, целая гора. Раз секретарь предлагает попить с ним чаю, то мои дела не так уж плохи!

Матвеев словно бы мельком заглянул в бумаги, что-то подчеркнул.

Все-таки я не вытерпел, опять сказал:

— Слушаю вас, Александр Павлович.

Секретарь обкома бросил последний взгляд на бумаги, отодвинул их в сторону, положил карандаш.

— Отозвали мы тебя, Василий Иванович, из Сочи по предложению ЦК.

— ЦК рассматривал что-нибудь по Старобину? — спросил я.

— Речь о другом.

Матвеев взял кусочек сахару, опустил в стакан, стал медленно размешивать ложечкой.

— Знаешь, конечно, Червень? От Минска вдвое ближе, чем твой Старобин. В сторону Могилева. Так вот, в Червене на протяжении последних четырех лет сняли трех секретарей райкома и трех председателей райисполкома. Какая-то чехарда получается. ЦК указал обкому, что мы неправильно подходим к подбору кадров. Вообще Червенский район на плохом счету, ежегодно заваливает план хлебопоставок, не выполняет заготовки мяса. Этот район, как ты знаешь, в области на последнем месте. И ЦК рекомендовал нам послать туда человека надежного. Думали мы, думали и остановились на твоей кандидатуре, Василий Иванович. ЦК согласен. Второй секретарь Михаил Васильевич Кулагин так и сказал: «Козлов потянет». Он ведь у тебя бывал в Старобине. Ну, как смотришь?