Верен до конца - [40]

— Расшаталась твоя телега, Семен Григорьевич, — говорил я председателю. — А все потому, что по кочкам, оврагам ездишь, никак на большак не выедешь.

— Стараемся, Василий Иванович, — разводил руками Долина, пряча красные с похмелья глаза. — Но что я могу поделать? Народ трудный…

— Людей ругать легче всего, Семен Григорьевич. Ты сумей заинтересовать колхозников, чаще советуйся с ними, тогда они активнее будут участвовать в выполнении планов. Чтобы укрепить дисциплину, никому не давай поблажки, пусть это будет даже уважаемый тобою человек или родич. А то ты сегодня с одним горилку пьешь, завтра с другим, вот все тебе друзья да кумовья. Как же тебе с них строго спросить?

Долина шмыгнул красным носом:

— Пристают! Не уважишь — обидятся.

— Небось ко мне не пристанут. Иль ты маленький, Семен Григорьевич, не понимаешь: бутылка — та же взятка, только прикрытая «хлебосольством»?

И Кукелко, и я, и сельские коммунисты не раз выступали в небольшой избе-читальне «Свободы». Помогали нам и учителя: готовили лекции, читали вслух газеты. Всеми силами старались мы вытащить колхоз из отстающих.

Следует напомнить, что в те годы директор МТС должен был быть в курсе дел, событий любого из колхозов своей зоны. За весь цикл работ он нес прямую ответственность, и поэтому районные власти весьма считались с мнением директора и начальника политотдела МТС о деятельности того или иного колхозного руководителя.

Пригласил я как-то и председателя своего «родного» колхоза «Новый быт», где прежде работал парторгом ЦК. Артель «Новый быт» теперь возглавлял Иван Кондратьевич Горячко. Явился он точно к назначенному часу — к девяти вечера. Мне это понравилось. Средних лет, одет опрятно, держится уважительно, чувствуется, себе цену знает.

— Зачем вызвали, Василий Иванович?

Смотрю я на него, улыбаюсь. «С таким, — думаю, — можно работать. Самостоятельный. Из тех, кто лишнего не сболтнет, а любит сперва прощупать обстановку, все взвесить, прикинуть».

— Да вот, — отвечаю, — днем все времени нету поговорить. То дела в МТС, то разъезды по бригадам, так я пригласил тебя на вечер. По-соседски… Живем, почитай, рядом. Интересуюсь, как хозяйствуете в «Быте»? Как там дела у наших трактористов?

Отвечает осторожно:

— Ничего. Обходимся.

— Может, помощь тебе какая нужна, Иван Кондратьевич? Может, мешает что в работе и мы подсобить в силах? Говори, не стесняйся. Одно дело делаем.

Все, видимо, не может понять Горячко: неужели только из-за этого вызвал директор МТС?

— Что ж, можно посидеть часок. Потолковать.

— Вот-вот. Как у вас сейчас со скотом, Иван Кондратьевич? Хватило кормов? Интересуюсь, как бывший животновод.

— Справляемся. Отел был хороший. К осени надеемся увеличить поголовье. И удои держатся неплохие.

Расспросил я его о вывозке за зиму навоза на поля, о ремонте инвентаря, о подготовке семян к севу.

— Чем помочь?

— Спасибо, Василий Иванович. Да вот надо сено перевезти с лугов к фермам. Если б дали трактор, мы бы на санных прицепах его мигом перевезли.

— Приезжайте в конце недели, дадим «фордзон».

Побеседовали мы таким образом по-товарищески часик. Горячко поглядел в окно, встал с табуретки, спрашивает:

— Больше ничего?

Чувствую, раздумывает: какую же цель имел я, приглашая его?

Засмеялся я и сказал:

— Захотел я проверить, Иван Кондратьевич, можно ли на тебя положиться.

— И что же?

— Вполне можно.

Попрощались, за Горячко хлопнула дверь.

— Ну, шевелись, милая, — услышал я с улицы под окном его сильный голос и, вслед за этим легкие сани заскрипели по мерзлому снегу.

Общественная работа всегда была для меня обязательной. Не приходило в голову сослаться на занятость или усталость, когда тебе давалось общественное поручение.

Вообще, вся сельская интеллигенция широко привлекалась к работе. Раз я поручил провести собрание в одной из дальних тракторных бригад учителю Дубровскому и завучу семилетки Русаку. Выделил им машину.

Дня четыре спустя я заехал в Чижевичскую школу. Завуч Александр Русак поздоровался со мной и спрашивает:

— Василий Иванович, когда мы с Дубровским вышли у вас из доверия?

Слышу: в голосе его и укор, и удивление.

— С чего это вы решили?

— Да вчера встретил бригадира тракторной бригады, где мы с Дубровским проводили собрание. Он говорит: «Василий Иваныч был вчера, интересовался, как прошло собрание, о чем говорили». Вот мы с коллегой и хотим узнать: отчего такое недоверие?

Русак был человек довольно скрытный, и если уж так заговорил, значит, сильно разобиделся.

Я положил ему руку на плечо и улыбнулся:

— Это не к вам недоверие. Это я не хочу потерять доверие к самому себе. Какой же из меня будет руководитель, если я не проверяю выполнения поручений?

Да, проверка у нас была налажена строго. Взял обязательство? Голосовал за него на собрании? Дал слово? Будь добр, выполняй! Не выполнил — на очередном производственном совещании ожидай «прочистку» от своих же товарищей по работе и, конечно, от начальника политотдела, директора.

Меня считали требовательным, я это знал. Но прежде всего я был требователен к себе: чуть не сутками пропадал на работе, домой заглядывал только поесть. Ночью старался выкроить часок, чтобы почитать книжку. И сознаюсь: считал себя вправе спрашивать и с сослуживцев много.