Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова - [68]

17 сентября заместитель наркома внутренних дел СССР Лаврентий Берия подписал ордер на арест Быстролетова. Через день два сержанта госбезопасности в сопровождении понятых переступили порог квартиры № 21 дома 6/18 на улице Врубеля.

* * *

«Последние месяцы каждый вечер с наступлением темноты к дому подъезжали машины… Накрывшись одеялами, мы с женой топтались у окна всю ночь, пока под утро снова не включались моторы, темные фигуры сходили от подъездов к машинам, мазок мертвого света проползал по стене – и всё стихало, всё кончалось до следующей ночи. Усталые и разбитые, мы падали в постель и засыпали мертвым сном, чтобы кое-как поспать часа два-три, отработать постылый день, а с вечера ждать повторения всего того же. И вот этот чудовищный кошмар вдруг кончился. Я чувствовал себя птицей, выпорхнувшей из подвала… Сидел между двумя чекистами и любовался утром: муки ожидания кончены! Какая радость – я арестован!»[300]

При обыске у Быстролетова изъяли документы, удостоверяющие личность, «вальтер» с десятком патронов и грамотой о награждении, папку с разной перепиской, адресную книжку, пишущую машинку, три бумажных доллара, две золотых царских монеты, 26 иностранных монет и три, как отмечено в протоколе, заграничных журнала «с фотографиями голого тела». Мария собрала мужу вещи: зубную щетку, пасту, мочалку, теплые носки – их потом отобрали в Бутырской тюрьме вместе с наручными часами и 1000 рублями, которые Дмитрий в наивном порыве захватил с собой.

Обвиняемых по 58-й статье УК, как правило, не допрашивали сразу после ареста. Сперва давали прочувствовать, что такое тюрьма – когда дверь камеры и решетка на окне отсекают тебя от всего мира, и ты волен только в том, как съесть выданную пайку и сходить на парашу. И следствие обычно начиналось не с каверзных вопросов и требований признаться.

22 сентября оперуполномоченный Смирнов вызвал Быстролетова на допрос. Он прошелся по основным пунктам его биографии, остановившись на середине 1920-х. Дмитрий Александрович отвечал спокойно, уверенно и четко:

«В партии эсеров никогда не состоял… Союз студентов организован советским полпредством в Праге с целью разложения белой эмиграции…»

Спустя шесть дней лейтенант Смирнов подготовил постановление в отношении Быстролетова:

«Достаточно изобличается в том, что являлся одним из руководителей зарубежной антисоветской организации и прибыл в СССР с заданиями по шпионской, диверсионной и террористической работе. Привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58 п.6-7-8».

Начальник 9 отделения 3 отдела майор Пастельняк расписался: «Согласен». Однако следующее постановление пришлось отправить на утверждение новому начальнику 3 отдела Меркулову. Документ датирован 11 ноября:

«Будучи нашим секретным сотрудником, [Быстролетов] являлся одновременно агентом чехословацкой разведки… Допрашивался 9 раз. В предъявленном 4 октября 1938 г. обвинении виновным себя не признал».

Протоколы упомянутых допросов, за исключением первого, в следственном деле отсутствуют. Смирнов попросил о продлении следствия до 19 января 1939 года – чтобы получить дополнительные сведения из УНКВД Московской области и свидетельские показания у осужденных Быховского, Важенина, Свияженинова, Скачкова.[301]

Наверное, он был обескуражен, узнав, что непоправимо опоздал со своим намерением. Важенин, Свияженинов и Скачков, отбывавшие срок на Соловках, были расстреляны в ноябре 1937 года в карельском урочище Сандармох в ходе спецоперации «по репрессированию наиболее активных контрреволюционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ». Та же участь постигла других активистов Союза студентов-граждан СССР, проходивших по эсеровскому делу, – за исключением Быховского и Хабарова. Их казнили в декабре 1937-го прямо в местах заключения – лагерных пунктах Белбалтлага и Свирьлага.

Константина Юревича доставили из Таганской тюрьмы в Бутырку, но по делу Быстролетова так и не допросили. Случайно или нет, он оказался в одной камере с ним. И признался другу, что оклеветал его. «В процессе следствия наша невиновность будет установлена», – понадеялся тогда Юревич.[302]

Казалось, процесс застопорился. Но это всего лишь менялись базовые пружины и шестеренки в карательном механизме.

В конце ноября 1938 года железный нарком Ежов неожиданно для подчиненных был снят с должности, его место занял Берия. В московском УНКВД тоже царила растерянность: в ноябре там пятый раз за год сменился начальник – предпоследнего сразу арестовали как участника антисоветского заговора, несмотря на солидный чекистский стаж и добросовестную службу при Ежове.

17 декабря дело Быстролетова принял старший следователь только что созданной Следственной части НКВД лейтенант Соловьев. Разговор у него был прямой и короткий: прекратить упираться и дать показания, иначе арестанта переведут в Лефортовскую тюрьму, где превратят в мешок с костями.

«Он демонстративно подписал ордера на арест матери и жены, бил по лицу, оскорблял, угрожал расстрелом…»

Быстролетов опять отказался признаться.

«“Лучше быть живой собакой, чем мертвым львом”, – кричал во мне один голос. Другой молчал. Но я вспомнил прошлое, и другой голос тихо заговорил: “Лучше жить честно. Свою честность надо доказать. Себе самому. Иначе зачем жить?”»